Элис многозначительно подмигнула. Ну-ну, подумала я и, чтобы вернуть ее к наблюдению за дорогой и к теме ранения Луи, снова спросила, как это случилось и в чем ее вина.
— Я не стала надевать бронежилет. Куда на мои телеса да в такую жару? Это ж китель надо сверху. Я и не стала. Говорю, у этого Фотографа сроду пушки не было, и не будет он нам грозить. Зачем? Так отдаст. И Луи тоже из-за жары поленился.
— Что отдаст? Какой фотограф?
— Есть тут у нас один хмырь. Анри. Так, жиголо, шантажирует богатых баб потихонечку. Красивый, конечно, и фотографирует — хоть в журнал, хоть на выставку. Иной раз и частникам, в смысле частным детективам, помогает, когда надо незаметно поснимать какого-нибудь неверного богатенького муженька с профурсеткой. Мне Луи рассказал, что кто-то пытался шантажировать твоего Мориньяка. Я сразу поняла — Фотограф. Больше-то некому, если рукопись в тот же день всплыла. Я, конечно, не думаю, чтоб он у тебя ее нарочно пер, скорее всего обнаружил в сумке. Небось прочитал фамилию и думает: грех не пошантажировать такого человека! Фотограф, он, когда на мели, случается, сумки там, кошельки в кафе прет. Ну, что лежит без особого присмотра. Он вообще-то, можно сказать, по образованию карманник и по мелочам его в жизни не поймать! Такой жук! Наверняка видел, как тебя беседовал официант, а может, с ним и сговорился, чтоб тебя беседовал. Я и говорю Луи: пошли припрем официанта, а потом к Фотографу…
У меня давно голова шла кругом от ее болтовни, а уж это слово «беседовал»!.. Да еще эта сверхзвуковая скорость и вой «сирены», и дешевые сигареты! Ну почему мне так не везет?…
— …приходим. Фотограф нас, конечно, узнал. Открыл дверь, только внутрь не пускает и взгляд какой-то дикий. Как если бы мы его с толчка сняли, а у него понос. Ладно, я не обращаю внимания, в квартиру не прошусь и говорю: так и так, у тебя рукопись Мориньяка? Он говорит, мол, подождите, сейчас принесу. Тут в квартире кто-то как заорет: «Сволочь! Я так и знал, ты работаешь на фараонов!» Фотограф что-то в ответ бурчит и выносит нам твою рукопись. А за ним выскакивает бешеный тип с пушкой и начинает палить без разбору.
Машина резко затормозила. Если бы не ремень безопасности, я бы наверняка вылетела через лобовое стекло.
— Все, приехали! Вылезай! Я с тобой не пойду, я и так полдня на тебя потратила. Палата триста сорок два. Хирургия. Третий этаж.
Пошевельнуться я не могла. Мне плохо верилось, что после этого бешеного ралли я все еще жива.
— Сидишь? Ждешь, чтобы я досказала? Ты что, не поняла, что Луи прикрыл меня собой? Что моя порция свинца ему досталась? Конечно, Фотограф тоже ранен, но не сильно, а бешеного я остановила. — Элис прищурилась и изобразила, как будто целится и стреляет. — Промеж ног, точнехонько! Все, теперь кастрат! Представляешь, а эти коновалы занялись первым им, а не Луи! Дескать, ранение в пах очень опасное! Кретины! — Она повернулась и достала с заднего сиденья какой-то пакет. — На, держи.
— Из-за какой-то распечатки не стоило рисковать жизнью. Что это? — спросила я, забирая пакет. Из него торчала бутылка дорогого сока.
— Отдашь Мелани. Малышка, небось, голодная, не отходит от Луи с самого утра. Я сразу привезла ее к нему, чтоб была рядом, когда он очнется после операции. И рукопись твою дала почитать, чтоб ей не скучно было.
— Мелани? — изумилась я. — Но тогда мне неудобно появляться в его палате.
— Перестань, она девчонка толковая, все понимает как надо, — произнесла Элис. — Ну-ка, посильней захлопни дверцу! Нет, не так! Сильней! — И машина сорвалась с места.
Глава 11,
в которой я вошла в палату
Луи лежал возле двери. Кроме него там были еще и другие больные. Со своих коек они все уставились на меня.
Он был весь в каких-то трубках. Очень бледный, усталый и потрясающе красивый, невзирая на трубочку, торчащую изо рта. А рядом с ним на стуле сидела девочка, очень похожая на него, хорошенькая, но беленькая, с двумя старомодными косичками, и открыто улыбалась мне. На ее коленях лежала стопка бумаги. Моя рукопись. Меня захлестнул стыд.
Девочка вдруг вспыхнула, вскочила, роняя рукопись на пол, и повисла на мне.
— Мамочка! Это ты! Я сразу узнала! Я так и думала, что это ты! — Обняла меня за талию, прижалась лицом и, обращаясь к Луи, добавила: — Вот видишь, папочка, а вы с тетей Элис мне не верили! Она еще красивее, чем я думала!
Луи смотрел на меня и смущенно поводил плечами. Я видела, что поводить плечами ему больно, и говорить он не может, потому что в рот вставлен аппарат с дыхательной трубкой, и даже писать в блокноте он не в состоянии — в одной руке капельница, а кисть другой забинтована.
— Я такая счастливая, — говорила девочка, прижимаясь ко мне. — Ты не расстраивайся, мамочка, наш папочка скоро поправится, и мы будем жить вместе. Тебе понравится у нас дома! Знаешь, я умею варить суп, макароны, жарить картошку, — девочка отстранилась и загибала пальцы, — стирать в машине, даже гладить! Я сама все убираю. У нас с папочкой дома чисто-пречисто! Знаешь, у нас есть рыбки! А на стенах мои картины. Да, да! Знаешь, я умею рисовать, а папа сделал для них рамки. А одна рамка даже настоящая, из магазина.
Сцена и оживленная болтовня девочки привлекли внимание других больных в палате. Я не могла решиться возразить девочке, я вообще была не в состоянии вымолвить ни слова! Я молча протянула пакет с едой Мелани.
Она обрадовалась, вытащила огромный сандвич и попросила меня открыть сок. Я открыла.
Она стала есть, продолжая болтать с набитым ртом о том, как нам будет хорошо всем вместе, а соседи Луи по палате многозначительно подмигивали и делали мне всякие другие одобрительные знаки. Тут появилась медсестра и заявила, что уже шесть и время посещения окончено. Мелани поцеловала Луи, сказала:
— До завтра, папочка! — положила недоеденный сандвич на его постель, собрала с пола рассыпанные листы моей рукописи, деловито протянула мне, сунула недопитую бутылку сока обратно в пакет, взяла в одну руку свой сандвич, в другую — мою руку, повторила: — Папочка, до завтра! — и увела меня из палаты.
Я едва переставляла ноги. Дурацкая ситуация! Но я неспособна огорчить девочку, которая мне очень симпатична, несмотря на явные психические отклонения, прямо заявив ей, что никакая я не мама. К тому же Луи ранен из-за того, что хотел помочь мне, так что мой долг — позаботиться о его дочке.
Но как долго мне придется заботиться о чужом ребенке? Неужели до выхода Луи из больницы? У меня своя жизнь, нужно начинать работу над новым романом! У Луи что, нет никаких родственников, чтобы на время отдать ребенка им? Я-то тут при чем? Ну поцеловалась с ним, ну пострадал из-за моей рукописи, а кто его просил? Что же, теперь я неизвестно сколько должна нянчиться с его ненормальной дочкой? Теперь понятно, почему Луи не нужны женщины! Да просто никому не хочется связываться с папашей, у которого ненормальный ребенок!
— Не грусти, мамочка! Папа поправится, он в больнице не в первый раз. Знаешь, просто у него работа такая! Ой, мамочка! — вдруг спохватилась она. — А ты не голодная? Ой, я чуть было все не съела одна! — Достала из пакета и протянула мне второй сандвич! — Давай посидим тут, в вестибюле, на лавочке. Ты поешь!
— Спасибо. — Я взяла сандвич, откусила и почувствовала, что не смогу удержать слез.
— Не плачь, мамочка! Наш папа обязательно поправится! Честное слово! Ну пожалуйста, не плачь! Знаешь, у тебя потечет тушь, а ты такая красивая, как актриса! Ну не надо, не плачь! А то мне самой опять захотелось плакать, а я обещала папе, что не буду! Я дала ему слово, что никогда не буду плакать, если его подстрелят на работе!
Она смотрела на меня снизу вверх, тянула за руку, и в ее огромных карих глазах, таких похожих на глаза Луи, стояли слезы. Но ведь точно такие же круглые глаза у Нестора, с ужасом подумала я.
— Давай лучше поговорим, мамочка. Знаешь, папа всегда разговаривает со мной, когда я собираюсь заплакать. Мы говорим, и это помогает. Честное слово, помогает! Расскажи мне, почему ты хочешь плакать? Какое у тебя горе?