Малыш Томми был счастлив или, по крайней мере, близок к счастью. Приятно просыпаться, зная, что у тебя есть дело. У него рандеву, но не с доктором, как это обычно бывало, а с другим человеком. Но он никому не должен говорить об этом.
— Чего ты ухмыляешься? — Отец грубо прервал его мечтания.
— Просто радуюсь наступившему дню.
Отец засмеялся:
— И чего же ты от него ждешь? Больше еды?
Томми был сокрушен, но не клюнул на удочку.
— Еще налить чаю, папа?
— Наливай, сынок.
На мгновение Джозефа обуяло чувство вины. Он слишком строг по отношению к сыну, но ведь жить с ним — тяжкое испытание. Его сын такой чудной, в нем нет ничего, чем можно было бы похвастаться, а Джозеф не может без хвастовства — такова его природа. Никто на работе не знал о Томми, вернее, о его болезни — он позаботился об этом.
У Джозефа была приятельница, и она хотела, чтобы они жили вместе. Это такая проблема… Презрение, которое он питал к своему сыну, не способствовало ее решению. Но сегодня утром он не изыскивал повода для насмешек. Когда он ушел, атмосфера была на удивление спокойной.
Томми следил за отцом с балкона, пока тот не скрылся за углом. Затем он стал осуществлять свой план. Сначала — душ, после душа — облачиться в лучшую одежду и ровно в десять тридцать нанести визит своим новым друзьям. О, как он был счастлив! Такого в его жизни еще не было, и он хотел, чтобы все прошло без сучка без задоринки.
Он сожалел, что матери нет в живых. Она бы гордилась им. Бруеры — такие милые.
— Прекрати, Джон-Джон, пожалуйста!
Кира испугалась, когда брат выволакивал Жанетту за волосы из постели.
— Отвяжись, Кира!
Жанетта пыталась отцепить пальцы брата. Она заливалась слезами. Он буквально выволок ее в соседнюю комнату и, грубо толкнув на софу, заорал:
— Тебе что говорили, стерва, а?
Он был так разгневан, что глаза чуть не вылезали из орбит. Он наверняка что-то принял — и уж точно не легкую дурь.
— Что тебе, стерва, говорили? Никогда, слышишь, никогда не оставляй ее одну!
Кира была перепугана разворачивавшейся перед ее глазами сценой.
— Со мной все в порядке, Джон-Джон. Я прекрасно провела время! Томми позволил мне поиграть с Барби, а потом угостил чаем.
Джон-Джон в отчаянии ухватился за свои кудри.
— Ты только послушай ее, Джен! Она прекрасно провела время с великовозрастным типом, который до сих пор играет в куклы!
— Он хороший, Джон-Джон. Только слегка чудаковатый.
От Джоани, как всегда, исходил голос разума. Она понимала, что сын вполне способен изуродовать Жанетту, находившуюся в его руках.
Он залепил сестре пощечину и снова заорал:
— Барби! А что дальше? В следующий раз ты оставишь ее под присмотром Мерилина Менсона?
Он рвал и метал.
— Неужели до тебя не дошло, что вчера ее могли сцапать и на несколько недель упрятать в хренов приют? Эти подонки на все способны! Им было бы приятно сделать нам гадость. И где ты шлялась, когда весь дом стоял на ушах? Выкладывай, с кем спишь, и я разобью ему башку!
— Но ее же не сцапали. Так что успокойся.
Джон-Джон приблизился на шаг, и Кира вскрикнула. Только это остановило его от нападения на рыдающую сестру.
— Вот что, мама. Она будет теперь сидеть дома до второго пришествия. — Он погрозил Жанетте пальцем. — И только попробуй ослушаться!
Она вскочила и закричала; при мысли о том, что ее не выпустят из дому, весь страх улетучился.
— Не тебе решать, а маме! Скажи ей, пусть завязывает со своей работой. И вообще: если ты такой умный, почему ты не содержишь нас?
Ей ответила Джоани:
— Я никогда не брала от Джон-Джона ни пенни и впредь не возьму. Знайте это. В конце концов, это мой дом, и содержать его буду я.
Жанетта мерзко засмеялась.
— Вот и скажи ему об этом, потому что он считает, что это его дом.
С криком «Мне нужно готовиться к школе» она убежала в спальню.
Джон-Джон закричал ей в след:
— Ну и дела! Ты собираешься в школу?!
— Оставь ее, Джон-Джон, она получила урок. Кира, перестань плакать, дорогая. Что ты хочешь на завтрак?
— Мамочка, что я могу пожелать?
— Все, что хочешь, в рамках разумного, — улыбнулась Джоани.
Джон-Джон закрыл глаза от отчаяния. Кира красивая. Блондинка с голубыми глазами. Когда вырастет — будет супер. Но умом никогда не повзрослеет. Об этом, не хотелось думать.
Даже после этой грандиозной заварухи она оставалась совершенно спокойной. Ее восприятие настолько ограничено, что все неприятности будут забыты с первой же ложкой хрустящих кукурузных хлопьев.