Сама опустилась на колени и легла животом на низкий столик, подставляя свою защищенную лишь тканью спину, но заметив новое движение, предупреждающе рыкнула, самостоятельно задирая сорочку. Белая спина с выступающими позвонками казалась такой худой и хрупкой, что можно было бы рассмотреть и все остальные косточки под тонкой кожей.
Словно обожгло.
Я на секунду представил, как влажная розга с силой опуститься на нее, обжигая кожу красной полосой, оставаясь на этом белом полотне и дернулся. Больно. Жестоко и унизительно. Но малышка расслабила руки и только пальчиками сжала край столика, впиваясь в него до побелевших кончиков. Закусила губу.
Я не видел ее лица, но даже сейчас перед глазами встал ее пухлый рот и то, как зуб, словно белая жемчужинка вдавливается в мягкую кожу и затягивает ее в рот, искривляя губы. Будет терпеть. До последнего.
Всего двадцать ударов. Так много и так мало.
Слуга еще раз протер шапкой лоб и тяжело вздохнул. Да, сердобольный Шернар. Не в его духе мучить детей, даже самых опасных и провинившихся. Пленные, преступники, убийцы – да, это его, но дети…. Его всегда берет оторопь перед их слабыми беззащитными телами. Ни смотря на свои обязанности, он каждый раз старался в такие моменты уйти, как можно дальше, исчезая в своей избушке в глубине Шернсого леса. И ищи, свищи…
Но я никогда не злился на его эту черту. Детей в моей крепости было мало и родители сами отлично справлялись с порками и наказаниями своих чад, но его рассказы о прихотях прошлого хозяина моего замка, вызывали дрожь даже у самых крепких в воспитании родителей. Сейчас впервые за много лет ему пришлось вернуться к тому, о чем он так старательно пытался забыть, исполняя мой приказ. Я видел сомнения в его бесцветных водянистых глазах, но это только распалило мою злость, словно я вновь все делаю не так!
Так! Так надо!
Проклиная про себя всех создателей, я сетовал на грубость судьбы-злодейки, но взгляд, поднятый в серое тяжелое небо, все равно возвращался к ней.
О, Анна…
Достаточно подсказок. Я все равно ими не воспользуюсь, избегая столь явные знаки.
Мужчина медленно, нарочито оттягивая момент, вынул упругие ветки и опустил их к своим ногам. Его толстые пальцы подрагивали, хотя все движения были давно знакомы и заучены до молитвы под черепом. Но он тянул время, продолжая избегать моего взгляда.
- Прости, малышка…. – Принесло ко мне ветром, и я впился пальцами в деревянные перила, сдавливая их до скрипа.
Только тихий стон удивления вырвался из ее сжатых губ, когда холодная вода полилась на спину, обжигая в первые секунды соприкосновения, и тут же сковывая льдом оголенную продрогшую кожу.
Первый свист и узкая, упругая плеть опускается на мокрую кожу, оставляя на нее тонкий красный след, который за мгновение воспаляется, превращаясь в неровные борозды на хрупкой спине. Не закричала. Сжала пальцы так, что только взгляда было достаточно, чтобы ощутить боль в руках, примеряя ее чувства на себя. Стало легче. На удивление. Словно уже произошло то, от чего нельзя что-либо изменить, невозможно повернуть вспять, и остается только смириться, и продолжать.
Второй. Третий.
Они градом сыпались на нее, вырывая рваные, глубокие стоны из ее груди, которая уже дрожала не переставая, выплескивая гортанные всхлипы.
Четвертый. Пятый. Шестой.
Тонкая кожа уже разошлась в нескольких местах, оголяя красное мясо по ней, выпуская алые капли-бусинки, собирающиеся в кривые дорожки, которые сплетаясь с водой, стекали вниз, раскрашивая ее белую кожу.
Седьмой. Восьмой. Девятый. Десятый.
Шернар делала перерывы все короче, желая быстрее закончить. Я был уверен, что сегодняшний вечер он проведет в компании с бутылкой из темного стекла, наполненной какой-нибудь дешевой бормотухой. Забываясь, растворяясь в своей вине. И я с ним за компанию, но в своей спальне, запираясь на все замки, словно они могут спрятать меня от воспоминаний ее растерзанного тела.
Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать.
Я хотел перестать считать, невольно скрипя зубами, сжав челюсть так, что болезненная пульсация прострелила голову, въедаясь под кость.
Не простит…. Не простит….
Шестнадцать. Семнадцать. Восемнадцать. Девятнадцать.
Эта картина навсегда останется со мной. Я попробую похоронить ее глубоко внутри своего порочного, мерзкого сознания, погребая вместе с ней ошалевшее чувство вины, которое сейчас разрывало все препятствия на своем пути, вырываясь наружу.