Что случилось? Раздумывать над этим было некогда - новая неприятность подстерегала бригаду. Второй цех не смог дать электрокар. Ребят так пришпорило, что они решили возить заготовки со двора в тележке.
- Не приставай! - едва слышно сказал Сева, когда Костя начал торопить это дело, но все же три раза подряд привез заготовки, сделав рейсы удивительно быстро.
Костя хотел его похвалить, но у Севы все еще было такое сумрачное, бледное лицо, что язык не повернулся. Вдруг за колонны влетел маленький, толстый начальник материального склада в сопровождении Герасима Ивановича.
- Кто позволил заготовки из-под косого креста брать?! - кричал начальник склада. - Что за безобразие! Куда ваши старшие смотрят?
Оказалось, что Сева брал заготовки из ближнего штабеля, отмеченного косым черным крестом, куда складывали металл, забракованный центральной заводской лабораторией.
- За такую штуку мы тебе, Булкин, выговор по цеху дадим, - сказал Герасим Иванович. - Вот твоя знаменитая лень опять наружу в полной красоте вылезла.
- Я брал заготовки без «бэ», - оправдывался Сева. - Они не в штабеле лежали, а возле штабеля. На них не написано мелом «бэ», - значит, они не брак…
- Кто лучше знает - ты или я? - разозлился начальник материального склада. - Хозяин нашелся!
- Чего там кричать! - успокоил его Герасим Иванович и приказал: - Тащите теперь, ребята, все, какие есть, заготовки в бракованный штабель.
Поднялась кутерьма. Мальчики бросились выправлять положение. Из двух черновых станков один стал. Начались простои и на Катином станке. Когда все заготовки были заменены годными, Катя подсчитала отделанные «трубы».
- Спасибо, Сева, мы из-за тебя уже на восемь «труб» опоздали, - сказала она.
Виновник происшествия промолчал - может быть, потому, что за колоннами был Герасим Иванович, а может быть, потому, что сознавал свою вину.
- Ты его, Катерина, не трожь: у него что-сь стряслось, - мимоходом шепнул Костя.
- Ну и денек! - вздохнула Катя. - Все вверх дном! Совсем сели!…
Но самое тяжелое было впереди. Во второй половине смены Зиночка привела за колонны пожилого рыжебородого человека. Под мышкой у него был деревянный фотографический штатив, а пальто оттопыривалось на боку. В последнее время за колоннами перебывало много гостей; их приводила то Зиночка, то работники завкома, то сам парторг - показать, как используется старая техника. Гости бывали разные, но этот был самый серьезный.
- Здесь работает наша лучшая молодежная фронтовая бригада, - сказала Зиночка. - С нее и можно начать.
Гость огляделся и пробормотал:
- Культурно, культурно. Сниму актив бригады, - решил он. - Самых боевых… Редакция просит групповой снимок новаторов, лучших молодых стахановцев.
- В бригаде только четыре человека, - замялась Зиночка. - В активе, конечно, сам Малышев - он известный новатор, потом Катя Галкина - она лучшая стахановка, и потом политрук бригады Лена Туфик… - И она замолчала.
- И еще Всеволод Булкин! - строптиво добавила Катя. - Вообще в бригаде все работают хорошо.
- Но, Катя, ты понимаешь, что нужно снять актив, - зашептала Зиночка. - А Сева сегодня устроил такую возмутительную вещь… Разве это сознательность?
- Ничего! Он больше не будет.
- Ой, конечно! - поддержала подругу Леночка.
- Пожалуйста, мне вовсе не интересно сниматься! - равнодушно проговорил Сева и крепче затянул кашне на шее.
- У нас вся бригада заодно! - вступился за него Костя. - Мы всегда вместе. Сниматься - так всем.
- Всех сниму! - решил фотограф. - Аппарат выдержит. Хорошо то, что народ дружный, - значит, актив… Молодые люди, подойдите к доске показателей. Мальчики, снимите шапки и пригладьте волосы. Смотрите только друг на друга, будто меня не существует…
Ребята смотрели друг на друга во все глаза, но прекрасно видели, что делал будто несуществующий рыжебородый человек: он достал из-под пальто фотоаппарат в кожаном чехле, привинтил к штативу и нацелил на бригаду, потом в его руках очутилась непонятная штука - металлическая трубка с площадкой. Рыжебородый насыпал на площадку серебряного порошка из баночки и поднял трубку высоко над головой.
- Вы, молодые люди, всегда такие серьезные? - спросил он. - Ку-ку!
Невольно все рассмеялись. Тут что-то щелкнуло, и блеснул ослепительно яркий свет.
- Культурно, культурно! - похвалил ребят фотограф. - А теперь назовите себя и скажите, кто у кого на фронте. Я запишу.
Когда очередь дошла до Кати, она сказала:
- Я Галкина Екатерина… У меня папа фронтовик.
- Пишет?
- Нет, давно не пишет. - И отвернулась. Человек нерешительно проговорил:
- Значит… значит… - Он, может быть, хотел спросить: «Значит, неизвестно, жив ли?» - но решил так: -Я только запишу, что отец на фронте. У меня тоже… сын не пишет с декабря прошлого года. Он был в энской особой дивизии. Я надеюсь, что все обойдется. И вы, Катя, не расстраивайтесь…
Этот суровый человек теперь стал просто грустным, опечаленным пожилым человеком. Зиночка повела его в другие бригады.
- Нас в газете напечатают!… Ой, я совсем как слепая выйду! Меня никто не узнает! А рот я открыла, потому что смеялась!… - затараторила Леночка.
- Ты что, Катерина? - спросил Костя.
Она пошатнулась, провела рукой в воздухе, хотела опереться о станок, но промахнулась и медленно опустилась на пол, точно выбирала место, где сесть.
- Ну что ты, что ты, Катенька! - залепетала Леночка и бросилась к ней. - Опять голова закружилась?
- Папа тоже с декабря не пишет… Он был… в особой… - сказала Катя, закрыла глаза и склонилась до самого пола.
- Да поднимите же ее! - закричала Леночка.
Первым подоспел Сева, но Костя отстранил его, стал поднимать Катю и даже испугался - в ней совсем не было веса.
- Сами идите в медпункт, если вам нужно! - сердито проговорила Катя, вырвалась из рук Кости и опустилась на стеллаж.
Ей дали напиться воды из кружечки, Костя взял под руку, Леночка под другую, и они повели - вернее, понесли - Катю. К ним присоединилась встревоженная Нина Павловна. И Катю доставили в медпункт, где главным был старый доктор.
До дороге Катя созналась, что была простужена и ходила на работу с температурой, скрывая это от бабушки и товарищей. И не хотела идти к врачу, потому что боялась, что он заставит ее сидеть дома. С тяжелой душой возвращался Костя за колонны. Бригада вдруг осиротела, потому что лишилась одного человека. Она лишилась одного человека: маленькой, слабенькой синеглазой девчурки, но как будто стала в тысячу раз слабее, чем была, - так ему показалось.
Он сначала не понял, что случилось. За колоннами уже горел свет, и все черновые станки, все три черновых станка работали. От станка к станку ходил Сева, осторожно и легко, будто двигался по ниточке, готовой порваться. Лицо у него было непривычно оживленное, какое-то светлое, красивое, точно освещенное еще одной яркой лампой. Он остановил станок, снял ободранную деталь, зажал новую заготовку, пустил станок, проходя мимо другого станка - охладил резец, а на третьем ловко сменил заготовку и продолжал путешествие.
Острая зависть пронзила сердце Кости. Но это была не только зависть - это было также восхищение. «Ты, гляди, наделаешь делов», - хотел он сказать товарищу, но промолчал, потому что его руки зачесались, загорелись. Он мысленно повторял каждый шаг, каждое движение, сделанное Севой, и не сразу заметил Герасима Ивановича… Между колоннами появилось несколько ребят из цеха. Все молча смотрели, как Булкин управляется с тремя станками.
Для того чтобы успокоить руки, Костя стал за отделочный станок, к которому его всегда тянуло. Побежала, заструилась синяя, горячая стружка. Старый мастер посветлел, шуганул зрителей: «Дела другого нет - семерым на одного глазеть!» - присел на стеллаж возле Кости и призадумался. Всего два работника было за колоннами, и все же продолжалась жизнь, весело звякали отделанные «трубы».