Да, измена язвила сердце России. Измена свила себе гнездо в самом центре московской земли. Знаменитый Авраамий Палицын, келарь Троицко-Сергиева монастыря, автор изумительного «Сказания», собственными глазами видевший происходящее в годы Смуты, с горечью и печалью писал: «Россию терзали свои более, нежели иноплеменные: путеводителями, наставниками и хранителями ляхов были наши изменники, первые и последние в кровавых сечах: ляхи, с оружием в руках, только смотрели и смеялись безумному междоусобию. В лесах, в болотах непроходимых россияне указывали или готовили им путь и числом превосходным берегли их в опасностях, умирая за тех, которые обходились с ними как с рабами».
Эти страницы истории еще недавно укрывались от нас с особой тщательностью. На первый план выдвигаласьлишь могучая фигура Ивана Сусанина.
Авраамий Палицын создает ужасную картину поведения людей, рассудок которых помутился. Несчастные терзали тело своей матери, не чувствуя стыда и без тени раскаяния. Гибли отечество и церковь, храмы и дома разоряли разбойники с большой дороги. Келарь рисует страшные картины человеческого изуверства: скот и псы жили в алтарях, воздухами и пеленами украшались кони, на иконах играли в кости, хоругви церковные служили вместо знамен, в ризах иерейских плясали блудницы.
Иноков и священников жгли огнем, пытаясь вырвать у них признания, где хранятся сокровища. Отшельников и схимников заставляли петь срамные песни, а безмолвствующих убивали…
Россия гибла на глазах ее возмущенного народа. Но Россию пустошили не только ляхи и другие иноземцы. Россию отравляли измена, безверие и бездуховность.
А что же Кремль, вокруг которого все это и творилось? В Москве положение сложилось не лучше. На помощь столице спешил князь Скопин-Шуйский, но его победы были куплены большой кровью. Шведский полководец Я ков Делагарди хотя и выполнял усердно союзнический долг и лично симпатизировал русскому воеводе, но его войско оказалось в бою нестойким, сражаясь по-настоящему лишь в том случае, когда битва сулила крупное денежное вознаграждение. И тем не менее Скопин-Шуйский одерживал одну победу за другой, продвигаясь к Москве и становясь в глазах народной массы гением отечества. Успехи же князя Дмитрия Шуйского выглядели весьма умеренными, если были вообще. Обострило ситуацию, что повлияло на обвинение Катерины в смертоубийстве, неосторожное послание рязанского воеводы Прокопия Ляпунова князю Скопину-Шуйскому, в котором предлагался ему венец государя. Благородный юноша в гневе порвал грамоту, но не покарал строптивого и самоуверенного рязанца, не всегда выбиравшего прямые пути. Тушино по-прежнему дышало грубым развратом, в том числе и политическим, подлостью и изменой. Поляки надеялись на раздор в доме Шуйских.
Между тем Москва давно утомилась от празднеств. При Лжедмитрии I они не прекращались ни на минуту. Балы сменялись ристалищами, турниры плавно перетекали в пиры. Гремела иноземная музыка. Обыкновенного человека и воина с трудом отличали от скомороха и гудошника. Веселящиеся в карнавальных костюмах встречались на каждом шагу. Причудливые маски стали символом нового времени. С воцарением Василия IV все изменилось. Исчезли уличные торговцы пьяным зельем. По мостовой перестали скакать польские кавалеристы в разноцветных плащах, а жолнеры из пищалей уже не палили в воздух.
Столица утихла и присмирела. Молодые стрельцы и русские юноши, которым нравился чужеземный разгул, притаились в ожидании грядущих перемен. Но главное — слух жителей перестал терзать задористый танец со странным названием краковяк. Ах, как его любили жолнеры, пытаясь вовлечь в свою забаву даже женщин! Краковяк звучал повсюду днем и ночью, и пыль столбом поднималась от мощных ударов подошв о землю.
Дивно все это было! Дивно! Непривычно и ненужно. Но краковяк, как и маски, словно отражал происходящее в стране — буйное, чужое и хохочущее на развалинах прошлого. Поляки заразили краковяком новых приятелей — наемников Самозванца иных национальностей: французов, швейцарцев и тяжеловесных немцев, которые предпочитали более медленные и спокойные танцы.
Однако этот проклятый краковяк, ни в чем, впрочем, не виновный, не мог не оказать влияния и на русские пиры, которые проходили в царствование Федора Иоанновича и Бориса Годунова тихо, спокойно и величаво, и постепенно в Москве позабыли, что творилось на празднествах, устраиваемых царем Иоанном. Василий IV запретил шумные застолья. Скоморохи не имели теперь доступа в богатые боярские и княжеские дома. Что-то неуловимое все-таки изменилось, и не бурная весна, обрушившаяся на Москву, была тому причиной.