Теперь-то я понимаю: без этого «начала начал» я просто не состоялась бы как мать.
ДЕВОЧКИ ПРЕДВОЕННОЙ ПОРЫ
Я всматриваюсь, вдумываюсь в ту себя, далекую, и удивляюсь: многие мои материнские беды и победы зарождались именно там, в начале моей жизни.
Тогда я, разумеется, попросту и не думала о будущих детях. Правда, было один раз: в пику взрослым, утверждавшим, что много детей — обуза, я, еще девчонка совсем, похвасталась: «А у меня будет пятеро!» В ответ — громкий смех: «Ты одного сначала попробуй!» Обидно было до слез. Детская эта обида не забывалась долго. Я растравляла себя такими, например, горестными мыслями: «Ну что хорошего: один брат, да и то старший, поиграть не с кем. Вот была бы у меня сестренка…» Или: «Ленка — в магазин, Ленка — за картошкой, Ленка — за водой, все я да я. А вот было бы нас трое или четверо…»
В общем я подходила тогда к вопросу о многодетности с позиции собственной выгоды: побольше поиграть, поменьше поработать. Рассматривать эту проблему с точки зрения усталой, работающей в две смены мамы мне и в голову как-то не приходило.
Как и многие мои сверстницы, девочки предвоенной поры, я мало чем отличалась от мальчишек и повадками, и мечтами. И хоть слыла основательной плаксой — ревела из-за пустяковых обид,— синяки и царапины у меня слез не вышибали и своим голоногим приятелям я старалась не уступать ни в чем. Ни в дочки-матери, ни в куклы играть не любила, да и не было у меня кукол, кроме одной, кем-то подаренной и тут же заброшенной. Училась я охотно и легко, и тут ежесекундно утверждая свое равноправие с мальчишками и втайне завидуя им: мне не хотелось быть слабым полом, приспособленным лишь к домашнему хозяйству. Да по правде говоря, меня к нему не очень-то и приохочивали, а сама я, разумеется, находила куда более интересные занятия: в доме было много книг, конструкторы, мозаика, игрушки, во дворе всегда шумно от ребячьих игр, а мне всего-то навсего десять лет,
— Ну и какая же здесь заявка на будущее? — спросите вы.— Что в этой полудевчонке-полумальчишке от будущей многодетной матери?
— О, в ней моя суть, да-да, никак не меньше! В это трудно поверить, но это так.
Именно тогда в дружбе-соперничестве с мальчишками я приобрела стойкий — на всю жизнь — иммунитет против многих женских недостатков: жеманства, завистливости, пристрастия к вещам, тряпкам, внешней косметике, искусственности вообще. Искренность в отношениях, открытость и незлопамятность — этому я научилась у мальчишек. Как мне потом пригодилось все это в общении с детьми!
Однако и многих подлинно женских достоинств я сильно недополучила: мягкости, ласковости, податливости и доброты мне явно не хватало. Как трудно было приобретать все это позже, буквально вынашивать под сердцем вместе с собственными детьми. Живи я без детей — не прибавилось бы всего этого во мне, а наверняка еще и поубавилось бы.
Так в нас, девочках, подобных мне, уже тогда зрела будущая «мужественная женственность», которая, осуществляя свое равноправие и не желая быть слабой, ломала самое себя, училась брать на себя все тяготы жизни и не просить помощи, быть независимой, гордой, самостоятельной, надеяться только на свои, силы и ни в чем мужчинам не уступать. Разве мы могли тогда догадываться о том, что, расставаясь со своей слабостью, мы теряли свою силу? И разве могли мы представить, сколько еще из-за этого предстоит потерять и нам, и детям?
Впрочем, о детях как-то и не думалось. Мы вступали в юность с мечтой: «Пускай прославятся среди героев наши имена…». Главным для многих из нас было дело, которому мы готовились отдать все свои молодые силы.
Теперь много страшной правды узнали мы о тех годах. Камнем легло это на душу — ужасом бессмысленных жертв, горечью растоптанного доверия, стыдом за свое благополучное «святое» неведение и позором пусть косвенного, но участия в том, что делалось у нас в стране. Как снять этот камень с без вины виноватых? Не знаю. Но то, о чем пишу, тоже правда: многие и многие люди, не ведая, что творится за их спинами, жили тогда трудной и честной жизнью. Я пишу о таких.
НЕСКОЛЬКО СТРАНИЧЕК ПРО ЛЮБОВЬ
Вписывалась в наши девичьи мечты и будущая любовь — «на всю жизнь», и семья — не тихой гаванью с «грошовым уютом», а содружеством в деле. Эти возвышенные романтические мечты уберегали нас от легкомыслия и приземленности в отношениях с мальчишками: «Умри, но не давай поцелуя без любви»— это было сказано про нас.
Сама я была бескомпромиссна во всех этих вопросах и своих надеждах: я ждала любви огромной, а не крошечной — все или ничего! Мое «мальчишеское» детство подарило мне мальчишескую же грубоватость, бесхитростность и мучительную застенчивость в проявлении чувства. Кокетничать я не умела: это казалось мне нечестным, стараться понравиться не хотела: это было для меня унизительным. На школьных вечерах я была либо среди дежурных, либо среди зрителей. И никто, ни один человек в мире, не догадывался, что мне… нравился один мальчишка из нашего класса. Самое большее, на что я осмеливалась,— это украдкой посмотреть ему вслед. А когда он отвечал у доски, я не могла на него взглянуть: боялась, что покраснею.
Святое чувство — дай бог испытать каждому это первое прикосновение к душе другого человека, проникновение в его мир, вчувствование в его чувства через восторг маленьких открытий, свершающихся каждый день: «Как смешно он оттопыривает губы, когда думает…» И я долго пытаюсь повторить губами это движение. «Ой, пуговица на рукаве едва держится…» — и целый урок сладко мучаюсь: «Сказать или не сказать?» Когда нас сталкивают друг с другом какие-нибудь школьные дела, мы оба теряемся до немоты, а потом исподволь ищем возможности как будто невзначай очутиться рядом.
Иногда я замечаю, что со мной ты быть не смеешь, И глаза твои темнеют, на меня косясь чуть-чуть. Ты не робкий, я ведь знаю, почему же ты робеешь Посмотреть в глаза мне просто, руку честно протянуть…
Я бы умерла, наверное, если бы эти мои стихи попались ему на глаза…
Первая любовь моя так и осталась моей тайной. Я даже сейчас не могла бы признаться в ней тому, кто был ее причиной. Но какой же глубокий след оставила она у меня на всю жизнь, какой была великой школой чувств: в этих милых, трогательных пустяках шла громадной важности работа — постижение духовного мира другого человека и… узнавание себя.
Какое отношение имеет все это к моей будущей семье, к моим детям? Самое прямое, иначе моя откровенность была бы просто неуместна. Я решилась на рассказ о своей первой полудетской любви потому, что этот духовный этап в развитии отношений между двумя людьми представляется мне необыкновенно важным. Его нельзя миновать, если хочешь любви глубокой, а семьи — прочной. Это, разумеется, не открытие, поскольку известно людям давно. Время «ухаживания», обряды обручения и помолвки отражают стремление найти пару прежде всего по душе. И высокой поэзией («Душа ждала… кого-нибудь»), и немудреной песенкой («Полюби меня, моряк, душою…») людям молодым как бы внушалось: не торопись, приглядись, прислушайся и к себе, и к другому, прежде чем переступить черту.
А вот для чего это нужно, мне стало ясно сравнительно недавно. Этап духовного сближения, душевного приноравливания молодых людей друг к другу — это и есть главная подготовка их не только к дружной семейной жизни, но и к будущим родительским обязанностям в самой человеческой, самой ответственной их сути. Известно: чтобы дитя родить — «кому ума недоставало». Никакой особой физической и психической совместимости для этого не требуется: природа нас всех в этом отношении унифицировала, как миллиарды миллиардов других живых существ. Ей что! Лишь бы побольше было. А нам — человечеству — этого мало. Нам нужны люди неповторимые, одухотворенные, непохожие друг на друга, прекрасные человеческие личности, счастье которых, к известно, совсем не в хлебе едином… Но они сами по себе не рождаются. И успех в этом великом деле зависит уже не от природы, а от тех, кто ведет каждого нового человека в жизнь, от гармонии их отношений, совместимости многих их сторон — от любви, связывающей их друг с другом. Но любовь бывает, как известно, разная — каждому своя.