Вайолет стиснула зубы, но решила, что лучше уж больница, чем дом. Так, не зная собственного клинического диагноза, Вайолет Херст добровольно осталась в учреждении, где психотропными препаратами лечили серьезные психические расстройства.
В приемном покое дежурная медсестра зачитала ей условия акта о неповиновении.
– Вы можете вернуться домой, когда вас выпишут врачи. Если вы настаиваете на выписке из больници, вы можете написать официальный запрос. Больница обязуется дать вам ответ в течение трех рабочих дней (с понедельника по пятницу, выходные и праздничные дни не учитываются). Вас либо выпустят, либо отправят письменные показания в суд, и вы получите судебное слушание. Вам все понятно?
– Думаю, да.
– Подпишите здесь.
Ее сердце бешено колотилось. Ручка казалась слишком толстой в ее холодных пальцах. Имя Вайолет, нацарапанное на бумаге, началось с упрямой «В», но быстро перешло в мышиный почерк начальной школы. Ее фамилия, Херст, выглядела ржавчиной на имени. Впрочем, к тому моменту она уже ей и являлась.
После того, как Вайолет письменно отказалась от тех драгоценных крупиц свободы, которые есть у шестнадцатилетней девочки, она впервые за несколько дней приняла душ. Ей пришлось расписаться за насадку душа на ресепшен – странная процедура, порожденная тем, что некоторым пациентам нравилось ее скручивать и швырять в персонал. Вытеревшись насухо грубым белым полотенцем, она переоделась в свежую больничную пижаму и побрела в гостиную. Идя по коридору, она почувствовала, как в ее ноющем животе что-то перевернулось. Впервые с поступления в больницу она почувствовала себя заключенной. У нее не было ни документов, ни мобильного телефона, ни одежды, ни возможности сбежать. Пугающая мысль прорезалась через ее привычную напускную маску – «вы не представляете, насколько мне плевать». «Что, если меня никогда не выпустят?» Как бы она ни была рада отделаться от матери, ей вовсе не улыбалось провести годы юности взаперти. Что, если ее напичкают лекарствами, которые превратят ее в овощ, страдающий диабетом и строящий рожи стенам?
В общей гостиной две девушки дрались за кнопку переключения каналов. Они были примерно одного возраста с Роуз. У одной была копна крашеных рыжих волос и тонкие подведенные брови. Вторая, высокая и угловатая, отличалась глазами почти агрессивно голубого цвета, мелькающими из-за отросшей челки ее стрижки в стиле Мика Джаггера. Свежий шрам, розовый и пугающий, тянулся от мочки ее уха к горлу. Вайолет не могла удержаться от мысли, что в ней было что-то грустно-величественное. Она была лоскутно-красивой. Луч солнечного света осветил ржавые блики в ее темно-каштановых волосах.
После того как медсестра разняла перепалку, оказалось, что экран покрыт отпечатками пальцев. Вайолет достала салфетку из коробки, стоявшей на телевизоре, и быстро протерла его.
– Спасибо, – сказала брюнетка, – и прости. Я Эди. Это Коринна.
Коринна посмотрела на Вайолет, как в прицел, и вновь устремила свой снайперский прищур на экран.
– Вайолет.
– Ты здесь недавно?
Вайолет напряглась и кивнула.
– С прошлой ночи.
– Колеса?
Вайолет потребовалось несколько секунд, чтобы уловить смысл вопроса, но Эди уже начала выражаться яснее.
– Попытка суицида? Этого не надо стыдиться. Серьезно, ты видела что-то позорнее, чем вот это?
Позже Вайолет узнала, что Эди пыталась повеситься, привязав электропровод к карнизу. Вместо того чтобы убить ее, стержень сломался, и провод прорезал десятисантиметровую рану на шее Эди. Соседка по комнате из Вассар-колледжа застала ее, полумертвую от потери крови, за второй попыткой самоубийства с пластиковым пакетом на голове. Сто швов и три литра донорской крови спустя Эди оказалась в психиатрической больнице Фоллкилла – второй раз за два года.
– Психоделический кризис. ЛСД, – уточнила Вайолет для простоты.
– Ух ты, – сказала Эди. – Учитывая обстоятельства, ты выглядишь ничего так. Было плохо?
Было плохо? Под кайфом Вайолет встала перед зеркалом рядом с Имоджин и поразилась, насколько огромными стали ее зрачки. Они выглядели как темные дыры на резиновой маске из магазина приколов с ее чертами.
– Ты тоже ощущаешь нереальную тяжесть? – спросила Имоджин. – Я чувствую, будто гравитация усилилась в три раза.
Вайолет не чувствовала тяжести. Как раз наоборот. У нее был бэд-трип, и, услышав голос матери, она почувствовала себя невесомой, и даже ее друзья не могли заземлить ее в тот момент. Какое-то невидимое течение уже тянуло ее обратно через весь город к последнему месту, где она хотела оказаться: к родительскому дому, где ее матери было предписано судьбой наброситься на нее с очередными обвинениями. Черт возьми, Вайолет! Просто признай это! Ты злилась на нас и разбила окно! Твои друзья взломали машину твоего отца! Ты снова пришла домой пьяной и опрокинула мусор! Вайолет могла защищаться сколько угодно – никто никогда ей не верил. Не с матерью в противоположном углу ринга, которая легко пускала слезы в любой момент по своему желанию и плела истории с той же легкостью, с какой вязала. Вайолет не могла объяснить эти странные события, но знала, что они происходили не по ее вине.