– Пей сначала большие. После них станет легко.
Но сегодня ничего не стало легко. Уиллу не удавалось отключить мысли. Он не мог перестать думать о предстоящей встрече с социальным работником, Триной. Среда, 14:00. Не было никаких шансов, что он не покажется ей эмоционально плоским. Крайняя холодность и логичность его поведения уже много раз служили причиной больших проблем в общении с нормальными людьми, что уж говорить об общительной Трине, которая, вероятно, пошла в социальные работники именно потому, что считала себя теплой, заботливой и открытой. Она обязательно решит, что он ненормально – нездоро́во – сух и холоден.
Они с мамой столького не отрепетировали! Должен ли он рассказывать Трине о том, что Вайолет перед тем, как уйти, повторяла одно и то же снова и снова, делала одни и те же странные судорожные жесты? Вскрикивала. Хлопала в ладоши. Говорила «Бум! А. Окей. Окей. Окей. Окей».
По крайней мере, он знал, что не должен говорить о Роуз. Он слова не проронит о том, как глаза Вайолет расширились и она воскликнула: «Смотрите! Роуз здесь! Вы видите ее? Я ее видела!»
В больничной столовой Вайолет раскрыла сэндвич и счистила розовое мясо на поднос. Но было слишком поздно – мясо успело «вспотеть» и пропитать собой хлеб. В точности как живое существо.
Ее желудок свел спазм. В пятницу на ужин было ризотто с грибами.
– Специально для моей Вайолет, – прокомментировала Джозефина, накладывая порцию риса в тарелку дочери.
Вайолет в ее состоянии казалось, что рис роился колонией личинок. Каждое зернышко, казалось, двигалось, зарываясь внутрь или карабкаясь на дергающиеся спины соседних. Вайолет было известно, что мама приготовила блюдо с мясным бульоном «Флейшер», поскольку она не потрудилась спрятать пустую коробку, и потому рис был темным, как мясная подливка.
– Ох, дорогая, я не подумала, – сказала она, когда Вайолет выложила это ей. – В рецепте было сказано, что нужен говяжий бульон. В любом случае, какая разница? Это всего лишь отвар, а не мясо.
В тот момент процесс приема пищи был за гранью понимания Вайолет. Она изумлялась, глядя, как ее семья двигает челюстями, а сама не могла вспомнить, как надо есть, – просто не могла представить себе механику, движения языком, даже не могла вспомнить само слово «жевать».
Все уставились на нее.
– Мам, – начал Уилл, – Вайолет не ест свою еду. Это значит, я могу не есть мою еду?
Джозефина со звоном швырнула вилку.
– Вайолет ест свою еду. Не так ли, Вайолет? Потому что я не собираюсь каждый раз готовить два разных ужина – один для далай-ламы, второй для всех остальных.
– Джозефина, Джозефина, успокойся, – вмешался Дуглас. Вайолет уже давно поняла, почему он так часто повторял за ужином одно и то же: чтобы второй раз нормально произнести то, что прозвучало невнятно в первый. Вот и сейчас его первая попытка выговорить имя жены прозвучало как «Шизафина». – Ты не думала, что у нее просто тяжелый ворот?
Джозефина вздохнула и заговорила вкрадчивым голосом человека, считающего, что обладает огромным терпением:
– Ты хотел сказать, возраст?
– Она делает это, чтобы привлечь внимание. Это неробкий период. – Наверно, он имел в виду «недолгий». Его голова закачалась под неестественным углом.
Вайолет взглянула на опустевшее место Роуз и удивилась, почему она позволяла себе так расстраиваться из-за своей семьи. Не имело значения, сколько стресса, страха или даже просветления Вайолет принесет к столу – не имело значения даже, если она просто покинет их, как Роуз, – Херсты продолжат свое долгое движение по нисходящей спирали, и никто из них ни капли не изменится. Вайолет встала, не сказав ни слова. Она отнесла нетронутую тарелку в посудомоечную машину и поставила ее туда прямо вместе с ризотто. Джозефина выросла за ее спиной, крича что-то во всю глотку, но в ушах Вайолет ее голос звучал как доносящийся из отдаленной комнаты рекламный ролик – неважный, привычный, предсказуемый. В другой ситуации подобная слуховая галлюцинация – селективная глухота – вызвала бы в ней тревогу, но в тех обстоятельствах стала благословением. Нирвана на земле.
Хотя Вайолет до сих пор была невыносима мысль о еде, она распахнула дверцу холодильника и начала выгребать из пластиковых ящиков все, что смогла найти: халапеньо, вялый огурец, четвертинку лука в закрытом пакетике, кудрявые листья салата, помятое яблоко, половинку лайма. Она вывалила все это на дорогущую разделочную доску Джозефины, схватила самый здоровый нож из подставки и принялась готовить свой собственный, мать его, ужин.