— Я думал одна нога здесь, а другая там, — говорит Буров, обнимая меня со спины . — Никто не думал тебя пугать, просто плохо думал с недосыпу!
Я не противлюсь объятиям и поцелую в щеку.
Выплеснула недовольство, покричала немного, поистерила самую малость и хватит! Очень ценю за это Пашку — он не обижается на ерунду и не пытается учить жизни, манерам или тому, как правильно вести себя нормальным бабам.
— Ну вот и шел бы без нее. Вернулся и тогда бы порадовал нас. Меня кофе, а дочку свежей одеждой, памперсом и молоком. Правда, пуговка?
Софье очень интересно у меня на руках. Она слушает меня и Пашку, рассматривает нас и улыбается беззубым ртом.
— Как ты зовёшь себя, когда берешь на руки? — спрашиваю я, улыбаясь ясноглазке. — Папой или дядькой?
— Никак не зову.
Я вожу по щечке девочки, поднимая взгляд на вставшего напротив Пашу. У меня сердце ноет от таких откровений и от пришедших на ум выводах, а он? Толстокожий! Бегемот!
— Надеешься, что Маша одумается?
— Надеюсь! Учеба может подождать. В конкретно ее случае точно.
Как можно?!..
Я не о том думаю! Они же родня и Софья не денется никуда!
Не знаю, как бы я смогла отдать кроху, к которой привязалась всем сердцем!
— Что? — спрашивает Пашка, стягивая футболку. — Ты смотришь за мелкой, а я в душ!
— Ты наглый!
— Да.
— Ты самоуверенный!
— Тоже да, — спокойно соглашается Буров, оставаясь в боксерах. — Ты знала об этом с первых минут знакомства.
Это да. Паша Буров три года назад и сейчас отличается лишь нитями седых волос в темно-русой шевелюре.
— А если я хочу вместе с тобой? — спрашиваю я, перед этим подхватив малышку и подмигнув ей. — Что станем делать тогда?
Я иду за Пашуком в его комнату, чтобы не терять даром ни минуты. Хочу и поговорить, и посмотреть, и потешкаться с ребенком. Потом времени не будет потому что мой отдых на острове расписан по часам.
— Ты шутишь?
Я качаю головой, замечая как к волосам тянутся крохотные пальцы.
— Ты издеваешься?
— Нет, — отвечаю также твердо, мазнув по почти голому Бурову взглядом.
— Ты врёшь, Ветрова, — говорит Пашка, следуя в душ с гладкими камешками вместо пола. — Всегда вижу, когда ты врешь.
Ну, конечно!
— Ты ещё скажи, что видишь меня насквозь — произношу я, повторяя свой взгляд, но теперь уже снизу-вверх. — Человек-неисправный-рентген.
Буров врубает воду, что льется на него мощным потоком из тропической лейки, делает мокрым и недосягаемым. Мокрый и без одежды Буров похож на миллионера больше, чем когда бы то ни было.
— Врешь, что не издеваешься и врешь, что хочешь ко мне, — продолжает Пашка, проводя по волосам и фыркая, как тюлень. — У тебя аллергия на потных и немытых козлов, помнишь?
— Ты слышишь какой он внимательный, пуговка? — шепчу я, наклонившись к молочной девчушке. — Ищи себе такого же мужика, но с более стабильными настройками верности.
— Я всю ночь оббивал пороги у местных законников. Они привычные к местному климату, а с меня сто потов сошло.
С кровати, на которой я укладываю ребенка и на которую ложусь сама видно все, что происходит в душе. Я вижу, как моется почти что Геракл. Это отдельный восторг смотреть как играют мышцы его тела и осознавать, что я могу делать это сколько угодно долго, не стыдясь и не боясь быть застигнутой врасплох.
— Настраиваешь против меня ребенка, — замечает мужчина, привязывая полотенце вокруг бедер. — Так, Ветрова, поднимайся и пошли под воду.
Нельзя быть таким красивым и притягательным.
Раньше к этому предложению прибавлялось "почти что идеальным". Слово "почти" появлялось редко, потому что Буров ругался по особенным поводам и хамил людям, кстати, тоже не от хорошего расположения духа.
— Я буду тебя... трогать за всякие разные места
Я смеюсь. Нет. Хохочу! Как он поймал мой взгляд, как взглянул на ребенка, как вывернулся!
— Не-а. Ты профукал свой шанс, Паш. Времени осталось на переодеться и на позавтракать.
— А что потом?
Он укладывается на кровать, а потом и мне на бедро, создав манеж из наших тел одной прикольной девчульке.
— В храм. На медитацию.
— Фокус с "выкупить твое время" уже не пройдет?
Так он делал в далёком прошлом, отменяя записи других клиентов. Но сейчас то не работа, а отдых.
— Нет. Так что вставай. Одевайся. Заодно рассказывай, как все прошло ночью? Почему ты шлялся по участкам? Вновь вытаскивал свою Смородину?
— Нет. Наоборот пытался притопить да посильнее.
Тон Пашки не выражает ничего, когда он говорит о Смородиной, что немного успокаивает меня вместе с тем, что Буров не игнорирует мой выпад по поводу Яны.
— С ней давно покончено, Кать. Я не шучу. Не было и дня, чтобы я не пожалел о том решении помочь ей.
Он смотрит мне в глаза прямо и уверенно.
Я же киваю, спустя несколько секунд молчания. Пусть говорит, но о чем-нибудь другом.
— Она решила пойти старыми козырями — заявила, что пришла ко мне за наркотиками. А здесь с этим не шутят. Благо, что здесь есть взбешенный Прохорцев, которому нафиг не нужны скандалы.
— Как он не попросил тебя выселиться отсюда? — любопытствую я, продолжая любоваться красивым мужиком, облачающимся в одежду.
— А ты бы этого хотела?
— Ну-у-у, больше нет, чем да, — говорю и тут же быстро переключаюсь на другое, чтобы он не стал копаться в моем ответе. — Что-то не похоже, чтобы они лютовали.
Оглядываюсь по сторонам, хотя, это излишне. Я не заметила ничего с первых минут своего нахождения здесь. Не увижу и сейчас. Вокруг порядок и все дышит кристальной чистотой.
— А ты спроси почему взбесился Прохорцев?
— советует Пашка, одергивая футболку. — Я, кстати, готов.
— Ну и почему? — вопрошаю я, дав ещё немного подергать себя за волосы.
У меня есть смутные подозрения, что здесь не обошлось без Томки. Я так и не поборола неприязнь к ней. Кое-что всё-таки осталось.
— Потому что не без помощи его благоверной Смородина нашла меня и тебя, а держала бы язык за зубами, как этого требует устав гостиничного комплекса, то и не было ничего.
О! Они с Томкой выходят подруги. Надо же!
— Странно, что она не поселилась здесь, — говорю я, отворачиваясь, чтобы поправить простынь. — Просто повезло, что нет мест?
Буров молчит, а когда я поворачиваюсь к нему, то натыкаюсь на его мрачный взгляд и сжатые в кулаки пальцы в карманах брюк.
— Что?
— Ты отвернулась, а я подумал, что у нас действительно был лишь секс.
Он приближается ко мне и, глядя прямо в глаза, развязывает простынь, разводя ее концы в сторону.
— Но ведь был он, так ведь? Не было признаний и прочей сентиментальщины.
Я лукавлю конечно, но так требует моя уязвленная, усомнившаяся в собственной неотразимости Венера. Ну, как он мог спать с этой дрянью после всего? После того, как узнал, что она ахалась на стороне, удовлетворяя свой "горячий нрав". После того, как он узнал, что Смородина бывшая порно актриса? После того, как ее поимел весь мир?
— Правда? — уточняет Паша, затягивая на мне ткань.
— Да.
— Я тебя люблю, — говорит он мне в губы — и жутко скучал по тебе, даже сейчас не хочу отпускать тебя никуда, потому что…
— Не надо!
Я отклоняюсь от поцелуя. В груди вздрагивает и щемит что-то после его слов. Я же не хочу отвечать согласием. Ведь поцелуй — это своеобразное согласие. Так было у римлян и происходит до сих пор.
— Кать?
— Паш, не надо! Пожалуйста!..
— Послушай!
Пашка не отпускает меня. Я чувствую что напрягаюсь и готова сказать, что всё! Это был последний разговор, встреча, касание, близость. Но все проще.
— Я готов подождать сколько угодно.
— Даже, если мой ответ "я не знаю, а смогу ли простить тебя"?
— Да. Я готов просить прощения вечность. Каждый день.