Жёлто-зелёный троллейбус, несмотря на свои попытки выглядеть позитивно, являлся одним из самых отвратительных мест на земле, по крайней мере, из тех, где я был. Когда мы ехали с Джонни вдвоем, я отвлекался на его болтовню, поэтому троллейбус казался мне чуть менее жутким. Я прислонился рюкзаком к окну, чтобы удерживать равновесие, и с ужасом смотрел, как люди прикасаются голыми руками к грязным поручням, а после трогают своё лицо или своих попутчиков. Я легко мог вообразить миллионы микробов, как в рекламе моющих средств, подсвеченных красным и путешествующих от человека к человеку. Вот так и начинаются эпидемии. Даже если мне удастся проехать несколько остановок, не прикоснувшись ни к чему, я всё равно обработаю руки антисептиком, чтобы меньше думать о болезнях.
Ещё я смотрел на грязь под ногами, которую в эту мокрую погоду нанесли пассажиры, и представлял, как я упаду в неё, если у меня случится припадок. Я наверняка разобью голову, и, даже если не умру от этого, занесу инфекцию в рану. Если бы я ехал не один, я бы непременно сказал это вслух. Все те, кто знали слово «ипохондрик» (а я учился только в 8 классе, оно было известно далеко не всем), называли меня так. Я предполагал, что каждый человек должен бояться за свое здоровье. Просто, в отличие от других, я мало того, что имел несколько задокументированных диагнозов, так еще и озвучивал все свои опасения вслух. У меня был лишь один страх, о котором я не кричал, но он был со мной постоянно. Он был большой, жуткий, но не острый, может быть, поэтому я молчал. Или потому, что не выдержал бы и расплакался, если бы озвучил его кому-то.
(В возрасте двенадцати лет у пациента Н. появились в первые генерализованные судорожные припадки; учебу оставил, потому что не смог продолжить).
Это было не обо мне, ведь мой первый припадок случился только полгода назад, когда мне ещё было четырнадцать. Пока что я учился так же, как и раньше. У пациента Н. видимо изначально не было в порядке с головой.
Мой взгляд скользил от одного пассажира к другому, пока не наткнулся на знакомую фигуру. Гюстас Чюрлёнгис, мой одноклассник и скучный парень. На улице он всегда ходил в капюшоне, с наушниками в ушах, будто бы он — таинственный персонаж аниме. Гюстас говорил, что ему не нужны друзья и общение в целом, книги и музыку он находит куда интереснее людей, однако, Джонни вещал что-то там про его комплексы. Гюстас отвечал, что большинство наших одноклассников тоже предпочли бы скорее слушать музыку, чем Джонни, но боятся показаться скучными. Я, например, не был так лицемерен с собой, роботы казались мне интереснее людей, однако я не отрицал, что мне необходимо общение. Вот поэтому я первый помахал Гюстасу и даже улыбнулся. Он не поднял взгляд и, кажется, сделал вид, что не видит меня. Если бы Джонни был со мной, то Гюстас бы ещё показал средний палец. А если был бы ещё и Каролис, мой второй друг, то Гюстас вышел бы из автобуса за остановку перед школой. Каролис был куда доброжелательнее Джонни, но таких закрытых личностей, как Гюстас, подобная навязчивость могла раздражать ещё больше.
Мне, конечно, было скучно ехать одному и хотелось поговорить хотя бы с Гюстасом, но я пересилил себя и тоже засунул в уши наушники. Die Antwoord пели на неизвестном мне языке, но я все равно здорово отвлекся. Мне не нравилось вслушиваться в слова в песнях, я любил громкие электронные барабаны и прерывистые стоны гнусавых девчонок.
Гюстас вышел из автобуса первым и пошёл так быстро, будто я собирался гнаться за ним, чтобы пообщаться. У меня, конечно, появлялись такие мысли, но все-таки я не был чокнутым. Школа была трехэтажным серым скучным зданием, единственное её украшение — большой камень с цитатой какого-то очень умного человека. Иногда асфальт вокруг неё расцвечивали меловые рисунки младшеклассников, но сейчас их все смыл дождь. Я бы хотел, чтобы в школе нашёлся хулиган, который раскрасил бы её стены цветными граффити. Хулиганов у нас хватало, а вот фантазии у них особо не было, поэтому школа так и стояла серой и неинтересной.
Видимо я пришёл слишком рано, потому что в коридоре встречались в основном дети, старшеклассники появлялись в школе немного позже. В раздевалке я не нашёл ни пуховика Каролиса цвета хаки с оранжевой подкладкой, ни клетчатой куртки Джонни. Я повесил свою одежду на крючок, рядом с которым была надпись «Сауле сосёт у директора». Эту фразу вывел кто-то очень наивный, потому что она была самой необидной вещью, которую можно сказать про Сауле. Сауле Кимантайте училась в параллельном классе, и я не знал никого хуже неё. Она общалась только с самыми отбитыми старшеклассниками, но даже они ненавидели её. Сауле состояла на учете в полиции, сломала нос самому Юргису (главному хулигану), давала за деньги (только кто стал бы, непонятно), воровала еду из школьной столовой, болела остеомиелитом и, вероятно, всеми венерическими заболеваниями, убивала животных, а может быть, даже людей. Ещё в пятом классе она побрилась наголо, а в шестом срезала косу у Эгле. Может быть, какие-то слухи о ней были преувеличением, но я предпочитал им верить и держаться от неё подальше. На той неделе она вылила на меня чай из стаканчика, когда я чересчур громко шепнул Джонни, чтобы тот посмотрел на новую татуировку Сауле. А ведь мы даже ни разу не разговаривали с ней. Иногда я думал, что Сауле — воплощение всего самого злого и отвратительного в мире, и когда-нибудь свершится правосудие, и она будет изгнана в те глубины мироздания, откуда явилась.