— А вот уже известен актёр на роль Дамблдора, — сказал я, не до конца уверенный в уместности фразы.
Джонни протянул долгое «ага-а» и продолжил:
— В общем, эти мысли меня вытолкнули из дома и привели к самому печальному месту нашего унылого городишки — к Стене Плача. Думал всунуть туда записку с мольбой к режиссеру, чтобы в новом фильме все актеры справились со своими ролями.
Так Джонни называл стену, разделяющую скейт-площадку и железную дорогу, эта фраза прижилась и у других подростков района. Пять лет назад старшеклассница залезла на неё и сбросилась оттуда прямо под поезд. Говорят, её распилило пополам. Рассказывали ещё множество мерзостей, но эта версия была самой популярной. Стену завесили её фотографиями, заставили свечами и цветами. Её подружки исписали здесь свои маркеры, оставляя стихи, потому что, оказалось, девочка-самоубийца была поэтессой. Потом другие даже незнакомые с ней девочки стали писать туда свои и чужие стихи. Ещё позже кто-то нарисовал граффити с чёрными голыми деревьями и воронами, потом появился грустный профиль девочки, будто летящей вниз (со стены под поезд), а затем какой-то талантливый художник изобразил нечто похожее на «Крик» Мунка, только вместо лысого парня школьница в ужасе прижимала руки к лицу. Были нарисованы и более мелкие граффити, а стихи появлялись до сих пор. Вокруг всегда валялись сигаретные бычки и битое стекло. Мне казалось, что подростки будто бы охраняли эту стену от совсем уж бессмысленных надписей и влияния взрослых. Такое почти священное место. Иногда сюда даже приезжали подростки из других районов, а может быть, и городов, чтобы сфотографироваться у Стены Плача.
Девочку-самоубийцу звали Рута.
— Я дошёл до площадки, но поступил ещё более слезливо, чем ожидал, и вместо записки выдал стене все свои переживания вслух. После довольно продолжительного, но вообще непродуктивного разговора с бетоном, я пошёл покурить на скамейке у площадки. Дальше — прохладная история, готовься. Вдруг на лавку рядом со мной кто-то садится. Раннее утро, странное время для соседа по скейт-площадке, особенно если им оказывается ребенок младше меня года на два. Смотрю я на него, а его лицо скрыто под кепкой, ещё и голову опустил. Его одежда выглядела какой-то старой и будто пыльной, а на его футболке был нарисован призрачный гонщик, я потом посмотрел в интернете, прямо с постера ко второму фильму. Мне это показалось немного странным. Ну, знаешь, даже мы с тобой, фанаты супергероев, не смотрели его, потому что это не особенно крутой фильм, а когда он вышел, нам было вообще по девять лет. Не находишь странным для двенадцатилетнего ребенка?
Я помотал головой, и Джонни ответил за меня сам.
— Не находишь, знаю, ты-то смотришь японский трэш восьмидесятых. Слушай дальше. Поверх футболки на нём была рубашка, и это все. А сейчас зима, температура близится к нулю, как в отношениях твоих родителей из-за того, что я пёхаю твою мамку, но подумай, кто в своём уме выйдет на улицу только в футболке и рубашке?
Мне и правда стало жутковато, и я понадеялся, что эта прохладная история не закончится обморожением ребёнка.
— Я ещё не успел понять другие его особенности, как вдруг он говорит: «я могу помочь тебе». Его голос будто был мне знакомым, но я совершенно не мог вспомнить, где его слышал. Эта фраза не показалась мне доброй, в ней не было никакого желания или заинтересованности в том, чтобы мне помогать. Да и в чём мне помогать, это ведь он — ребёнок в рубашке зимой. Я посмотрел на его руки, и они показались мне какими-то чересчур белыми. Нет, не как у меня, а даже сероватыми и будто слишком сухими.
— Джонни, прекрати выдумывать.
— В том-то и дело, что нет, я действительно всё это видел, хотя ты можешь объявить меня чокнутым, как я сам сделал несколько часов назад. Дослушай до конца. Я говорю ему, «нет, малыш, давай, это я тебе помогу». Мне хотелось добавить: «и доведу тебя до дома», но я вдруг подумал, что у него нет дома. Мальчик тут же ответил: «Давай, это тоже подходит. Помоги мне сесть на поезд». Формулировка меня несколько обескуражила, и я решил заглянуть ему в лицо, чтобы понять, поехавший он, испуганный или просто стрёмный. Я нагнулся, чтобы рассмотреть его под кепкой, и чуть не закричал от ужаса, будто я — это ты, причем сразу из-за двух вещей. Во-первых, его глаза показались мне пустыми и мутными, как у рыбы на прилавке, а во-вторых, потому, что я узнал в нём Аугустинаса, старшего брата Каролиса, он еще пропал три года назад. Тогда мы не слишком часто виделись, потому что ещё не были хорошими друзьями, но потом мы не раз натыкались на его фотографии, когда были у Каролиса дома. Я не могу утверждать, что это был точно он, но понимаешь, на нём была та самая красная кепка, как на плакатах о пропаже ребёнка, которые Каролис расклеивал по школе.