— Две девятки.
Знакомо. Код “экстренная ситуация” без боевого контакта. Когда что-то стряслось, надо срочно решать, но трупов пока нет. В зоне соприкосновения обычно этот код заменяют “желтым”. Но там и ситуации обычно другие. А вот “красный” или “раш” — это уже все, это уже мясорубка и ты летишь выручать друзей хоть в трусах, хоть без них, но с автоматом в руках.
Через пять секунд в душевой стало тесно — набились все. И штаб-сержант Дымов в первых рядах. Кстати, фамилия редкая, корнями из Мрагово. Там в десант самых упоротых головорезов вербуют. У них локальные конфликты не прекращаются уже какой год.
Девятнадцать мужиков и я одна. Мокрая. Голая. Злая на идиота, который всю эту фигню устроил.
— Что я еще скажу, Густав. Это — залет. Фантастический залет…
Ага. Причем групповой, штаб-сержант. И кому-то буду бить морду. Возможно — всем и сразу.
Глава 2
— Бацилла, что скажешь?
Медик шагнул чуть ближе, начал загибать пальцы:
— Вот это два пулевых, одно после чего-то серьезного, по касательной. Вот это — рубцы после напалма, он характерные следы оставляет. Тут ножевой вроде. Или нет?
— На колючку напоролась.
— Ага, точно. Ну и еще по мелочи, вроде меток от осколков и прочей дряни… Главное не это. Сюда смотри.
Дымов подался вперед:
— Коды?
— Номера лагерей. Этот завитушками с Гризза, у меня знакомый из второй бригады такой получил под конец драки. Этот — не знаю откуда.
Развернув руку, смотрю на тонкие линии шрамов на предплечье:
— Концентрационный лагерь Штах.
— А звездочка вот эта?
— Попытка побега.
Оборачиваюсь к полочке, где примостились шампунь и мягкая губка. Позади — тишина. Я знаю, почему. Потому что на спине нет живого места, все в рубцах. Да, медики постарались, большую часть омертвевшей ткани убрали, но косметику не делали. Откуда у нищей девчонки с разоренный войной планеты деньги на такое? Поэтому и ношу всегда спортивные кофты с длинными рукавами, чтобы народ не пугать.
Забрав свои принадлежности, иду в предбанник. Народ молча расступается. Одеваюсь, теперь можно и спать ложится. Но не успеваю забраться под одеяло, как рядом снова молчаливой кучей сгребается десантура.
— Пикси, можно спросить?
Не отвяжутся. У парней мир — черно-белый обычно. Здесь свои, там чужие. И если что-то им не понятно — будут башкой бить до момента, когда странный и непонятный факт не ляжет по ту или иную сторону прописанной в мозгах картинки.
— Спрашивай, серж. Постараюсь ответить.
— Штах. Там же восстание было, так?
— Было. Три попытки побега и потом бунт. Из двух тысяч заключенных до космобота охраны добралось меньше пятидесяти. На орбиту выбрались десять. Эсминец “Ревущий” подобрал трех выживших.
— И адмирала Кравчик?
— Госпожу Кравчик с бота сняли уже мертвой. Погибла на спарке, из которой истребители сшибала. Выжили младший пилот Кучера, первый лейтенант Новак и я.
Развернувшись к белобрысому залетчику, штаб-сержант отвесил ему знатного “леща”:
— Густав, вот почему как где дерьмо, так ты рядом? Всегда… Что, так весело было над сестрой постебаться? Без этого — никак?
Ладно, мне спать хочется, а народ явно собирается разбор полетов устроить. Но чужое имя присваивать не хорошо. Десантура своими считает только тех, кто вместе с ними сквозь огонь прошел. Самозванцев терпеть не могут.
— Серж, я гражданская. Погоны не ношу.
Дымов демонстрирует залетчику кулак, потом поворачивается ко мне:
— А это не важно, сестричка. Ты “маме” Кравчик спину прикрывала, ты с ней вместе в лагере выживала назло всему. Поэтому — прости идиотов, мы не знали. А погоны — это не важно.
Может и так. Адмирал Кравчик — одна из икон десанта. Она принимала непосредственное участие в формировании сначала трех бригад усиления, а затем в боях за плацдармы на моей родной планете. Это для большей части политического истеблишмента Кравчик — неудобная фигура, про которую хотят забыть. Для парней, что стоят передо мной — она ангел-хранитель, отдавшая жизнь за их будущее.
— Хорошо, любимые родственники. Давайте тогда сворачиваться. Если что — завтра продолжим. Неделя тяжелая выдалась, хочу отдохнуть.
Народ рассосался по койкам абсолютно бесшумно. Только медик притащил запасной плед и положил рядом с мной — типа, чтобы не замерзла. Хорошо еще, что никто сказку на ночь читать не стал. Я бы тогда точно вызверилась. Мне хоть и четырнадцать, но я — взрослая. На проклятой войне дети не выживают. Это — непреложный закон. Как и многие другие, написанные кровью.