2.7
После занятий мы кое-как оделись, выстроились парами на крылечке и отправились гулять на свою площадку. Чтоб гулять было не скучно, нам была выставлена пластиковая корзина с потасканными, порой сломанными игрушками: я вспомнил, как по мере их полной утраты нам время от времени велели приносить из дому новые и сдавать в общее пользование. Таким образом, прогулочная корзина была чем-то вроде пенсии для разлюбленных или обещавших в скором времени прийти в негодность игрушек. Впрочем, нет, скорее эти игрушки были рекрутами, сданными в солдаты, потому что их не жалко: перед неминуемой гибелью эксплуатировались они нещадно.
Играть без компьютера я разучился, так что, хотя и не стал пренебрегать содержимым корзины, чтобы не выделяться, но лучшие игрушки уступил братьям по разуму, практически опустошившим хранилище в течение пары десятков секунд. В итоге мне досталась пластмассовая лягушка с двигающимися, похожими на таблетки в блистерах, глазами. Я немного поковырял ей как совком в песочнице, но быстро заскучал и отправился на лазалки, на которых в течение следующих нескольких минут повисел вверх головой, вниз головой, боком, другим боком, дважды застрял, но сам выбрался и пришёл к выводу, что в этой жизни непременно буду вести самый что ни на есть активный образ жизни, чтобы к сорока годам быть огурцом, а не тощим жирдяем с хилыми ручонками и мягким белым пузом… Кстати, наблюдение: если в прошлой взрослой жизни от любой активности сразу хотелось лечь и поотдыхать, то в этой, детской, от любой пассивности, напротив, накатывало желание поскорее вскочить и побегать.
Наскучив лазаньем, я заметил, что Ирка играет одна и решил к ней прибиться: одиноко было очень, если честно, да и странным необщительным типом прослыть раньше времени не хотелось (к сорока всё равно таким стану, но в эту вторую попытку попробую быть дружелюбным). У Ирки был резиновый медведь в резиновом народном сарафане и с огромной дыркой посередине морды.
— Хочешь, поменяемся? — Галантно предложил я. — Смотри, у меня есть лягушка. И она совсем не сломанная. Она лучше, чем рваный медведь. Хочешь?
— Нет, — сказала Ирка.
Она потрясла своего медведя вверх ногами, и вскоре из дыры в его башке выпал маленький обрывочек бумаги. Ирка подняла его и гордо показала мне: это было изображение ягодки, вырванное из фантика от конфеты «Клубника со сливками».
— Медведь ягоду ест, понимаешь? — сказала она. — Покормить его хочешь?
Я не стал отказываться и несколько раз покормил медведя бумажной ягодой, а потом достал её обратно. Наверно, опыт сорока лет, прожитых в предыдущей жизни меня испортил, но эта милая изобретательная игра наводила меня на мысли о пищевом расстройстве… Или это Ирка уже в этом возрасте показывала склонность к отклонениям в этой сфере?
— Ир, а ты конфеты любишь? — Спросил я.
— Люблю, а что? — Произнесла настороженно моя будущая бывшая.
— Да так просто… А колбасу любишь? Копчёную, например?
— Очень… — Ответила Ирка мечтательно.
В будущей жизни конфеты и колбаса будут для неё едва ли не ядом, причиной скандалов, источником нервяков и вечно угрожающими врагами.
— А тебе их много есть дают? — Спросил я следом.
— Нет. Не очень.
— А когда вырастешь, станешь сама себе главная, будешь их есть, сколько влезет?
Ира посмотрела на меня с непониманием. Не ответила.
— Ну когда станешь взрослая, ты будешь есть много конфет и колбасы? Или не будешь? — Сформулировал я заново, попроще.
— Конфет и колбасы много нельзя есть.
Узнаю свою сожительницу!
— Это почему же?
— Потому что дефицит! — Сказала Ирка, заставив меня почувствовать себя мелким, сопливым, не знающим жизни придурком.
Решил сменить тему:
— Ирка, угадай, а вот что больше: сто двадцать минут или шестьсот секунд? — Загадал я ей папину утреннюю загадку.