А к концу вторых суток ВСЕГО ЭТОГО ей перестали отвечать даже ее старые знакомые, руководство и друзья. Они могли быть уже мертвы, а могли быть ... Да кто хочет связываться, брать моральную ответственность за тетку с парой сотен детей и подростков, да к тому же находящуюся в сотне километров? Куда проще сбросить вызов или просто не отвечать. Она их даже не осуждала, и вполне возможно, что и сама бы так поступила - будь она на их месте. Но она была не на их месте, а на своем собственном.
Лишь два звонка третьего дня Беды запомнились ей, и клещами впились в ее память. Один принёс ей взвинченный и испуганный голос отца. Он был еще жив, не инфицирован, и оставался в Киеве, запершись вместе со своими лаборанточками в здании института. Они говорили около часа, пока у отца не закончился заряд мобильного телефона. А второй звонок ... Второй звоночек был вовсе не от бывшего мужа с пасынком, и не от коллег, и даже не от начальства - давно сгинувшего или сдрыснувшего, а от старого друга ее папы, ее покровителя и бывшего "трех-ночного" любовник Фортунатова Мишеньки. - Мишенька, еще не старый 60-летний мужчина, был сильно изувечен укусами. Он не истерил и не плакал в трубку, не просил и не проклинал. Он просто сказал то, что хотел сказать - спокойно и взвешенно: слова благодарности за знакомство, за их три ночи, после которых он снова почувствовал себя лет на двадцать моложе, пожелал удачи, простился, и повесил трубку. Сам. И за это она тогда была ему очень благодарна.
А сегодня вечером в ЭТОМ спортзале она таки увидела, что барашки волн уже совсем близко, и еще немного и ЕЕ самолет таки врежется в темную линзу воды, неся смерть ей, и всем тем, кто рядом с ней. И женщине тоже захотелось закричать, закрыть лицо руками, сделать слабую, отчаянную попытку уцелеть, крикнуть в лицо вечности - "Я борюсь, следовательно, я живу! ".
Женщина открывает глаза и смотри на железную палку в своих руках, на сами руки залитые кровью, и на тела в зале, что еще утром были живыми людьми
Она кивает собственной мысли, как бы соглашаясь сама с собой, и поднимается, опираясь на гриф как на посох. Затем выходит из этого маленького спортзала, закрыв его снаружи, а затем и из пустого здания. Она идет со своим металлическим дрыном сначала наперевес, а потом - держа его как младенца, через плац, баскетбольную площадку, - в Главный корпус, где ее давно ждут.
Дежурный мальчик лет 15-16, Витя, так, кажется, его зовут, и завхоз Прохор смотрят на нее и хотят что-то сказать, но движением руки она закрывает им рты. А затем поднимается в свой кабинет. Там женщина достает микрофон, и, включив громкую связь, произносит слова, которые на долгие годы определят судьбу более чем полутора сотен ее воспитанников и нескольких преподавателей: "Всем Внимание. Старостам групп. Немедленно запереться в комнатах и не открывать до моего распоряжения. Преподавателям и административному персоналу - запереться в своих комнатах изнутри и не открывать до утра ".
Потом, подумав - добавляет: "Все правда, и в этом я сейчас убедилась лично". А еще через минуту, фельдшер Мария получает вызов от Самой с просьбой прихватить спирта, кофеина, и чего там еще нужно при сильном стрессе - все на ее усмотрение.
Машенька, хрупкая девочка 23 лет, прибыла практически сразу. И, открыв дверь после формального стука, поняла, что просьба взять что-то от стресса - была не лишней, ой как далеко не лишней. Ее пациентка сидела на кровати, и даже не-медику было бы видно, что держится она из последних сил. Но не изможденное лицо, прокушенная губа или острый запах мочи и еще чего-то непонятного и неприятного испугали Машу. У Катерины Тимофеевны были прекрасные черные волосы. Были... А сейчас на все еще черной копне волос четко проступали две пепельно-белые пряди.
"Вот что, Маша, - голос женщины был тих и глух, - Я не знаю, что ты мне сейчас вколешь или вставишь, но завтра у нас будет тяжелый день. И ты это понимаешь прекрасно. Я должна выспаться "