Глаза у него стали красными, заслезились. Не то от дыма, не то еще от чего. Он потер их пальцами, словно пытаясь выдавить, вздохнул тяжело:
— Я искал… Мы искали, но она словно в Лету канула. А потом жена не выдержала и умерла. Вот и вся сказочка. А президент живет и мучается.
— А мораль? Какая мораль у сказки?
— А мораль такая: не будь президентом, не убивай друзей, не убий. И будет у тебя счастливая семья и чистая совесть.
2
Ехали молча. Эл подремывала на переднем сиденье. Жанна вообще разговорчивостью не отличалась, как показалось Славе. А француз с отсутствующим видом пустым остекленелым взглядом сверлил окошко.
Вячеслав тоже молчал. Крутил руль и думал. Интересно, зачем все это? Ведь не для того же он утвердил анархию, чтобы доказать невозможность ее существования. Хотя… Историю Слава немного знал и неплохо помнил. За сто лет до анархии строили коммунизм и всей этой стройкой века в конечном итоге доказали невозможность построения. И не просто доказали, а эмпирически, осмеяв генплан и обругав архитекторов, которых вначале боготворили.
Вот тот-то и оно. Сперва боготворим, потом поносим. А еще умный еврейский бог сказал: «не сотвори себе кумира». Не поклоняйся спорному, не превозноси это спорное, дабы потом не разочароваться и не отчаяться. Вот так это следует понимать. А как запрет на возведение столбов древним богам эту заповедь принимают лишь ограниченные люди, которые пытаются читать метафорические книги дословно и считают, что Саваоф или Иегова бог исконно русский.
Кстати, презабавная мысль. Может, плюнуть на все осесть в каком-нибудь мелком городишке, переписать Библию, сделав русских богоизбранным народом, объявить себя сыном Божиим и устроить цирковое шоу. Сколько можно искать смысл в балагане? В шапито? В шапито смысла нет, и искать его бесполезно. В шапито можно только клоунаду играть, либо аплодировать чужой буффонаде.
Вячеслав поглядел на собственное отражение в зеркале и поморщился. Нет, не тянет он на сына Бога, и на клоуна не тянет. Максимум на потасканного Пьеро. Да и апостолов у него сейчас всего три. И те в молчанку играют.
Слава обвел взглядом салон. Нет, не так: один апостол и две Магдаллы. Вот же дурак. Отпялил бы одну из этих Магдалл на месте и распрощался бы. Стольких проблем удалось бы избежать. Он хотел озлиться на себя, посетовать на собственную дурость, но вместо этого почему-то улыбнулся.
3
— Стой, кто идет?
Голос прозвучал столь неожиданно, что, погруженный в свои мысли, отец Юрий вздрогнул.
— Стой, — предупредил голос нервно. — Стрелять буду.
— Это я, отец Юрий.
— Скажи пароль, — не унимался голос.
— Святые угодники.
— Николай Чудотворец, — отозвался голос.
Из-за кустов вынырнула фигура в рясе с капюшоном. Капюшон закрывал пол-лица, отбрасывал тень и на вторую половину, так что узнать того из братьев, кто особо рьяно подошел к обязанностям караульного было невозможно. Через плечо монаха был перекинут ремень «Калашникова» старого образца. Дуло автомата недвусмысленно смотрело отцу Юрию в брюхо.
«Что-то ты растолстел, отче», — подумалось некстати.
— Что-то вы далеко забрели, святой отец, — донеслось тем временем из-под капюшона. — Посты проверяет отец Алексий, разрешение на выход за предел дает только сам его святейшество наместник. О вашем выходе оповещения не было. Что вы здесь делаете, святой отец?
А в самом деле, что я здесь делаю?
— Прогуливаюсь, чадо, прогуливаюсь. Шел по тропинке в раздумьях о Господе нашем, Его наместнике на земле и его святости. И от дум этих перестал следить за дорогой, забрел далее, чем следовало.
— Гуляйте осторожнее, святой отец. Возле предела не безопасно. Враги Святой Церкви мыслят недоброе против ее адептов.
— Спасибо, чадо. Я учту это и буду осторожен.
— Меня зовут брат Борис.
— Спасибо, брат Борис. Удачного караула тебе.
Отец Юрий неторопливо пошел в обратную сторону. Очень хотелось уйти побыстрее, но для задумчиво гуляющего святого отца самое малое ускорение шага уже выглядело бы подозрительным.
4
— Подойди ко мне, Юрий, — голос наместника Божия звучал глухо.
Наместник ходил в простой рясе с капюшоном. Капюшон закрывал его лицо, которого никто никогда не видел. Именно подражая его святейшеству носили рясы со скрывающими черты капюшонами большая часть братьев и отцов Святой Церкви. Отец Юрий эту манеру отвергал и капюшоном голову не покрывал.
— Я перед вами, ваше святейшество.
— Что ты делал возле предела сегодня утром?
— Я гулял. Задумался и загулялся дальше, чем следовало.
«Откуда он знает? — пронеслось в непокрытой голове святого отца. — Донесли уже? Когда успели? Смена караула только через час».
— Мне было видение, что ты пошел против воли Бога и ноги твои понесли тебя в место, куда ходить нельзя, — словно прочитав его мысли, произнес наместник. — Не следует гулять там, где это делать запрещено, Юрий. Иди, и хранит тебя Господь от предела.
— Ваше святейшество, осмелюсь спросить. — Отец Юрий говорил громко, так, чтобы слышно было всем, находящемся в зале храма. — Зачем создан предел? Неужто Господь наш отгораживает нас от прочего мира?
— Не отгораживает, Юрий. — Наместник так же повысил голос, говорил теперь для всех. — Не отгораживает, а ограждает. Спасает от мира, в котором правит диавол. Разрешено выйти за предел. Господь разрешает покинуть владения Свои и попасть в мир Сатаны. Но не дозволено возвращаться, получив отметину диавола, в чертоги Господни.
Наместник поднялся и воздел руку к небу, а вернее — к высокому потолку храма:
— Пришедшим из-за предела да даруется очищение, — голос наместника гремел подобно громовым раскатам. — Ушедшим за предел да не будет возврата. Господь дарует пришедшим к Нему Свою благодать, но не прощает предательства.
5
Эл проснулась, распахнула глаза и сладко потянулась. Настроение было сносным. Ей снились пальмы, море и бунгало. И он, тот мужчина, которого когда-то знала, потом пыталась забыть, а теперь вот вспоминала все чаще с какой-то ностальгической нежностью. Стремилась к нему.
— С добрым утром, — поприветствовал Вячеслав.
— Почему утром? — не поняла она. — Я что, сутки проспала?
— Нет, это я образно.
— Понятно.
Эл попыталась подавить зевок, но не вышло, потому зевнула, широко распахнув ротик. Вспомнилась старая грубая шутка: когда мужчина зевает, он показывает свою невоспитанность, а когда зевает женщина, она демонстрирует свои возможности.
— А что остальные?
— Анри весь в себе, Жанна тоже молчит. Вообще сомневаюсь, что она умеет разговаривать.
— Было бы о чем с вами говорить, — небрежно фыркнула Жанна с заднего сиденья. — Вот с французом бы я, может, и поговорила. О французской поэзии. Только он не расположен к беседе.