— Было бы, о чем беседовать, — встрепенулся Анри. — Из всей французской поэзии мне больше всего нравится Маяковский. Вот, например: «Я люблю смотреть, как умирают дети. Вы прибоя смеха мглистый вал заметили за тоски хоботом» Или: «жопа белая метр на метр, как витрина ларька продовольственного. И если б был у меня х…»[1]
— Хорош уже, — перебил его Слава.
— Ну вот, — хмыкнул Анри. — Только начинаешь стихи читать, как тебе рот затыкают. Дядька, ты не прав. И вообще, не знаю, кто тут как, а француз хочет жрать. Эй, сопровождение, скажи, как гид иностранцу, есть тут где-то населенный пункт с забегаловкой типа «быстро схавал невесть что и пошел, пока не обдристался».
— Там за лесом бывшая военная часть. В ней байкерня теперь тусуется, — отозвалась Жанна. — В бывшей части бывший чипок. В нем помимо наркоты и бухла, кажется, можно и съесть что-то. Если через лес проехать сможем, то через полчаса поедим.
— Дорога через лес есть? — спросил Слава.
— Есть, но плохая. Можно сказать, что и нету вовсе. Съезд на грунтовку через пару километров.
— Ты ее знаешь? Ездила по ней?
— И ездила, и ходила, но это было давно.
— Хорошо.
Слава притормозил, остановил машину у обочины и повернулся к Жанне.
— Садись за руль, до этой «бывшей части» повезешь нас ты.
6
Дорога, что петляла через лес, могла быть названа так лишь с очень большой натяжкой. Скорее, это была колея, местами размоченная дождем до грязных хлюпких луж. Впрочем, лужи хоть и с грязным чавканьем, но проезжались без запинок.
Жанна и впрямь хорошо знала эти места. И неплохо водила машину, что Слава не постеснялся отметить вслух.
— Если бы кто-то лет двадцать назад сказал мне, что я вообще когда-нибудь буду водить машину, я бы, наверное, посмеялась, — улыбнулась она, но рулила дальше с чувством собственного достоинства, весьма довольная похвалой.
Военная часть появилась минут через двадцать. Деревья стали редеть, грунтовка уперлась в раздробленный асфальт. А уже асфальтовая дорожка привела к старым металлическим воротам.
Одна воротина, погнутая и ржавая, висела наперекосяк, закрывая половину дороги. На этой створке отчего-то была изображена такая же облезлая, как и сами ворота, красная пятиконечная звезда. Вторая створка проржавела окончательно и валялась рядом под старыми серебристыми елками.
— Это и есть то место?
— Да. — Жанна остановила машину чуть в стороне. — Вылезайте, дальше пешком. Местные жители если что-то с мотором на колесах и воспринимают, то никак не «фольксваген». Въедем на машине, а не на байке, могут камнями закидать. Или еще чего похуже.
— А если пешком? — поежился Анри. — Не закидают?
— Не, тот, кто пешком, в их понимании материал неохваченный, а тот, кто на машине, — материал испорченный. Разницу ощущаешь?
Француз кивнул. Слава захлопнул дверцу машины:
— Ну, что дальше?
— Дальше за мной, туда, — Жанна махнула рукой в сторону ржавых воротин. — Только постарайтесь вести себя корректно. И не ляпните чего лишнего.
— А то что? — усмехнулась Эл. — Изнасилуют?
— Тебя, может, и изнасилуют, — вполне серьезно ответила Жанна, окинув девушку оценивающим взглядом. — А так… Тут одного привязали к двум мотоциклам, за ноги привязали и разорвали.
— Как? — наигранно испугался француз.
— Пополам, — ответила Жанна мрачно. — Впрочем, если хочешь узнать как, можешь отпустить пару шуток в адрес чьего-нибудь мотоцикла. Остальным наука будет.
— Что значит «остальным»?
— А то и значит, что тебе уже будет все равно. Мертвым знания ни к чему.
Анри хотел ответить на это еще что-то, но Слава поспешил закончить перебранку:
— Хорош ля-ля разводить. Пошли уже.
Автоматчица молча кивнула и потопала вперед, за ней двинулся Слава, следом Эл и сутенер. Француз как-то странно поеживался и озирался. Видимо, представил себе, что происходит с сутенерским достоинством, если оно становится центральной точкой натяжения между двумя металлическими вместилищами большого количества лошадиных сил.
За воротами оказался пустырь. Здесь все поросло травой, там и тут громоздились кучи разнообразного мусора.
— А где же байкеры? Забросили это место и подались на новые хлеба? — поинтересовался Вячеслав, оглядевшись.
— Нет, просто мы зашли со стороны помойки. Основной подъезд там, — Жанна махнула рукой в сторону. — Там же и жизнь кипит.
— Так чего бы нам не заехать оттуда?
— Хочешь остаться без машины? — вопросом на вопрос ответила та.
Дальше шли молча. Жанна только иногда останавливалась и указывала направление. Вскоре появились бараки, а за ними стали тут и там возникать патлатые тетки и бородатые мужики в кожаных куртках и большом количестве понавешенного на них бряцающего железа.
Бывший чипок оказался совсем уж на задворках. На дверях его красовалась надпись: «ВИШНЕВЫЙ СЭД». Чуть ниже мелко было приписано: «Сиди, пей, кушай, папу-маму слушай». В слове «Сиди» первая «И» была кем-то переправлена на «Э».
— У забегаловки хозяин, видать, сменился опять, — нахмурилась Жанна.
— Почему? — встрепенулся Слава.
— Потому что раньше это называлось «Jerry Crazy Bike». И хозяйка у него была такая мелкая блондинистая тетка с шилом в заднице. Ладно, пошли. Даже если хозяева и поменялись, поить и кормить здесь вряд ли перестали.
Жанна распахнула дверь, шагнула вперед. Остальные втиснулись следом. Вошедшая предпоследней Эл окинула взглядом зал и вдруг взвизгнула, словно пятнадцатилетняя соплюшка:
— Сэдик! Солнце! Сто лет тебя не видела!
Сэдик, вальяжный полный мужик в косухе с ухоженными, собранными в толстый хвост длинными седыми волосами, улыбаясь во всю морду вышел из-за стойки.
7
Сэд оказался новым хозяином заведения. Отсюда и название «ВИШНЕВЫЙ СЭД».
— Вишневый, потому что самым большим спросом пользуется моя вишневая настойка. Это такой эксклюзив, скажу я вам, — объяснил радушный хозяин.
Эл он знал давно и, видимо, более чем хорошо, потому что от платы отказался, велел располагаться и вскоре вернулся с кучей разнообразных напитков и закусок.
Говорил Сэд много, шумно и с удовольствием. Причем все речи его выглядели давно отработанными, обдуманными и обкатанными. Будто бы он долго собирался с мыслями, формировал свое мнение на каждый вопрос, потом долго готовил речь и, уже успев ее отработать перед слушателями, теперь работал на публику. Эдакий театр одного актера.
— Мне свобода эта анархическая даром не нужна была, — говорил Сэд. — Я свободен с тех пор, как первый байк себе собрал. Знаешь, когда было? Тебя еще на свете не было. Человек, который хочет свободы, найдет ее для себя лично при любом режиме. Если, конечно, не станет против этого режима переть. А объявление свободы для всех и ото всего — это, судари мои, бардак. Воля вольная. Тут тебе и «Гуляй рванина», и «Бей жидов и комиссаров», и «Всех убью, один останусь», и «За нами хоть потоп».
— И это, по-твоему не свобода? — заинтересовался Анри.
— Нет, и никогда ею не была. Это разруха. Помните, что Преображенский у Булгакова говорил?
Эл не поняла о ком речь, зато ее спутники, что постарше, видимо, поняли. Анри хмыкнул, Вячеслав сохранил внешнее спокойствие. А Жанна так просто вылупилась на седого байкера:
— ЧТО??? Ты еще и про Булгакова знаешь? Откуда?
— От верблюда, — усмехнулся Сэд. — У меня, между прочим, в свое время два высших образования было.
1
В первом случае Анри в самом деле цитирует стихи Маяковского. Во втором случае это скорее строчки из анекдота про поэта, хотя кто знает, может быть эта байка имеет под собой реальную основу.