Ноты я записать уже не могла, а вот мелодию, звучавшую в голове, запомнила, и напевала её про себя до тех пор, пока она внезапно не оборвалась. А оборвалась она потому, что вошедшая в комнату мама стукнула меня по голове выбивалкой для ковров, напомнила мне, что воровское лагерное прошлое меня не отпускает, и с этими словами вытащила из-под моей кровати папину электробритву, которую я спёрла у папы с целью побрить свой лобок, который радовал мой взор тремя жидкими рыжими волосинами. В умной книге я прочитала, что растительность можно укрепить и увеличить, если её регулярно брить. В лагере я узнала, что моя лобковая растительность — самая жидкая и самая негустая. Если не брать в расчёт растительность неизвестно как затесавшейся в наш отряд десятилетней девочки Риты. У Риты её вообще не было. Мне стало обидно за свой лобок, и я приняла решение брить его каждые полчаса. Папиной бритвой. Воровкой я себя не считала, потому что у папы моего всю жизнь была борода, и брить он её не собирался. И вообще — эту бритву он сам спёр, когда работал кладовщиком на складе. Видимо, мама собралась её кому-то подарить, и обнаружила пропажу. А поскольку вор у нас в семье был только один — и это была я, пропажа была быстро обнаружена, а я — сурово наказана. Но речь сейчас не об этом.
Стукнув меня по голове, и тем самым оборвав звуки прекрасной мелодии, мама удалилась из моей комнаты, забрав бритву, а я, выждав пить минут, полезла в ящик с игрушками младшей сестры, и вытащила оттуда металлофон. Была во времена моего детства такая игрушка: доска с прибитыми к ней железными пластинрами. К доске прилагались молоточки. Хуяря этими молоточками по пластинам, можно было сыграть "Тили-тили, трали-вали" или "Чижик-Пыжик". Я, как три года проучившаясь в музыкальной школе, могла ещё дополнительно выбить из этой жемчужины советской игрушечной промышленности "Во саду ли, в огороде" и "Ламбаду". Папа иногда говорил, что за триста рублей в год он сам может сыграть оперу "Кармен" на губе и на пустых бутылках. Причём так, что сам Жорж Бизе не отличит от оригинала. А уж "Ламбаду" он вообще пропердит на слух, даже не напрягаясь. После чего всегда добавлял, что в музыкальных школах детей учат какой-то хуйне.
В общем, я извлекла металлофон, и наиграла на нём услышанную мелодию. Получмлось звонко и прекрасно. Но музыка — это ещё не всё. Требовались слова для песни. Слова я тоже придумала очень быстро. Зря, всё-таки, родня считала меня бесталанной. Песня выдумалась сама собой.
Меня не любит дед, не любит мать
За то что дочь их стала воровать.
Они все говорят, что я — позор семьи
Мне больно это знать, как не поймут они…
(тут шёл такой мощный наебок по металлофону, и сразу за ним — припев)
ЧТО ВОРОВАТЬ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ГОЛО-О-О-ОД!!!
Потом шёл второй куплет сразу:
Моя мамаша постоянно меня бьёт,
А папа с мужиками пиво пьёт,
В такой семье мне остаётся лишь одно:
Я буду красть конфеты всё равно!
(БУМС! ДЫДЫЩ!)
ВЕДЬ ВОРОВАТЬ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ГОЛО-О-О-ОД!!!
В общем, песня была придумана, я её спела три раза и прослезилась, и теперь мне требовались благодарные слушатели. Маме её петь было нельзя, остатками выбитого мозга я понимала, что мама может меня сдать врачам на опыты, поэтому я, сунув металлофон подмышку, выбралась на лестницу, и позвонила в соседнюю квартиру. Открыла мне подруга Ленка.
— Ленка, ты любишь музыку? — Сразу спросила я у подруги, и показала ей металлофон.
— "Модерн Токинг" люблю. — Ответила Ленка, и с опаской покосилась на мой инструмент.
— Я сочинила песню, Ленка. — Пренебрежительно сказала я, и, плюнев на большой палец, лихо протёрла крышку металлофона. — О тяжёлой воровской доле. Ты будешь её слушать?
Ленка уже давно была наслышана, что я — отъявленная воровка с дурной наследственностью, отягощённой пьющим отцом и курящей матерью, и поэтому побоялась мне отказать, и впустила меня в квартиру.
Кроме самой Ленки там обнаружились ещё две какие-то незнакомые девочки, которые при виде меня почему-то съёжились, и прижались плотнее друг к другу.
— Вы любите музыку и песни о тяжёлой воровской судьбе? — Я в лоб задала девочкам вопрос, и они съёжились ещё больше. — Я, как вор со стажем, знаю в этом толк. У нас в лагере такое каждый вечер пели.
— В каком лагере? — Прошептала одна из девочек и с опаской посмотрела на мой металлофон.
— Да так, в одном лагере… — Туманно ответила я. — Под Дмитровом где-то. Нас туда ночью везли. Короче, вы меня слушать будете?!
Девочки, во главе с Ленкой, закивали головами, а Ленка даже пару раз хлопнула в ладоши.
Я расчехлила свой иструмент, поплевала на руки, покрепче взяла молоточки, и запела свою песню. Когда я кончила петь, и утих последний отголосок, Ленка икнула, и спросила:
— ты сама это сочинила?
— Да. — Гордо ответила я. — Воры всегда сами придумывают свои песни. Поэтому они всегда у них печальные. Вот послушайте.
И я спела им "Голуби летят над нашей зоной", подыграв себе на металлофоне. Девочки впечатлились ещё больше. Было очень заметно, что таких песен они никогда не слышали. Таких жизненных и печальных.
— Послушай, Лида… — Сказала вдруг Ленка, и несмело потрогала мой инструмент. — А можно мы тоже будем играть твою песню? У меня тоже есть металлофон.
— ну что ж… — Я нахмурила лоб. — Можно, конечно. Только металлофона больше не надо. Что у тебя есщё есть?
Ещё у Ленки оказался барабан, бубен и игрушечная шарманка. Такая, знаете, круглая штука с ручкой. Когда её крутишь, получается ужасно заунывная музыка. У моей младшей сестры была такая, и та всего за полчаса вынесла мне весь мозг этой шедевральной мелодией, после чего я снова начала грызть ногти, хотя отучилась от этого два года назад. С помощью психиатра.
Раздав всем троим инструменты, и предупредив о пагубном влиянии шарманки, я снова начала:
— Меня не любит дед, не любит ма-а-ать…
Здесь одна из девочек начинала яростно крутить шарманку, а Ленка один раз ударяла в бубен.
— За то, что дочь их стала ворова-а-ать…
Тут вступала вторая девочка, с барабаном. Она громко била в барабан, обозначив этим трагический момент моего морального падения, как она сама объяснила, и при это тоненько подпевала "Воровка Лида, воровка Лида…"
— Они все говорят, что я — позор семьи-и-и…
Снова жуткий звук шарманки, и погребальный удар в бубен.
— Мне больно это знать, как не поймут они!!! — тут я прям-таки заорала, и взмахнула рукой, чтобы обозначить бумс и дыдыщ.
По моему знаку одна из девочек стала крутить ручку шарманки с утроенной скоростью, Ленка затрясла бубном и завыла, а девочка с барабаном затряслась, и закричала:
— ВЕДЬ Я ВОРУЮ, ПОТОМУ ЧТО НЕ ЖРАЛА НЕДЕЛЮ-Ю-Ю-Ю-Ю!!!
— Дура ты! — В сердцах выругалась я, и ударила девочку по голове молоточком от металлофона. — Ты в бумажку со словами смотришь вообще?! Вот манда, такую песню испортила!
Слово "манда" я выучила в лагере, и уже получила за него пиздюлей от папы. Значит, хорошее было слово. Нужное. Правильное.
Девочка, получив молоточком, затряслась, схватила бумажку, близоруко тыкнулась в неё носом, и заорала ещё громче:
— ВЕДЬ ВОРОВАТЬ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ГОЛО-О-ОД!!!
Ленка неуверенно стукнула один раз в бубен, и посмотрела на меня.
— Всё. Отперделись вы, девки. — Я прищурила глаз, и окинула тяжёлым взглядом свою рок-группу.
— И что теперь с нами будет? — Тихо спросила девочка с барабаном.