И Юлька умолкла.
— Ну, что он ответил-то? — Не выдержала я через минуту.
Юлька вздохнула:
— Наливай. А нихуя мне золотая рыбка не ответила. Швырнула в меня этой волоснёй, и дальше спать завалилась, попёрдывая щастливо. Ну, я тут же все свои хламидомонады в мешки собрала, да к тебе. Лидк, ты не переживай, я ненадолго. Щас насчёт машины договорюсь — к маме перееду.
— Макароны опять заберёшь?
— Да чо их с собой таскать? Себе оставь. И бумагу туалетную оставь. И сахар, вместе с баночкой красивой… — Юлька расчувствовалась, и приготовилась всплакнуть.
— А гандоны? — Спросила я хитро.
Юлька тут же передумала плакать, и растянула рот в улыбке:
— А вот гандоны поделим с тобой по-братски. Мы ж теперь с тобой свободные женщины. Ну, я хотела сказать, что я теперь тоже сама по себе, а СПИД не спит. Тебе какие? Банановые? Ванильные?
— Селёдочно-луковые есть?
— Фубля, дура ты, Раевская. Наливай!
Буль-буль.
Дзынь-дзынь.
Курятинка-колбаска.
— Дай колбаски-то, жмотина!
Колбаска-колбаска.
Я ж не жадная.
— А Бумбастик за тобой не припиздячит? — спрашиваю с опаской. Бумба, если что, мужик буйный, когда пьяный. А пьяным он будет ещё неделю, минимум. Юлька ведь не каждый день о него уходит.
Ершова сосредоточенно обсасывает колбасную жопку:
— Неа. — Отвечает беспечно. — Не припиздячит, не ссы. Он пить щас будет неделю.
— Вот и я о том же.
— И что? — Колбасная жопка благополучно исчезла в Юльке. — Думаешь, он сразу за мной рванёт? Плохо ты Бумбу знаешь. Я ему, кстати, подлянку сделала. Креативную такую. — Юлька хихикнула.
— В тапки ему нассала перед уходом?
Ершова задумалась:
— Кстати, хорошая идея… Не, не нассала. Подай-ка мне вон тот мешок, из которого колготки торчат.
Наклоняюсь назад, и балансирую на двух ножках стула, пытаясь дотянуться до пакета с колготками. Стул не выдерживает.
Наёбываюсь.
— Блять, Лида! — В сердцах кричит Юлька. — Да что ж ты вечно такая: ни украсть, ни покараулить… Вставай, акробатина хуева…
Встаю, потираю жопу, и заглядываю в Юлькин мешок:
— И что тут? Ради чего я чуть сраки не лишилась?
Ершова важно идёт к дивану, и вытряхает из него содержимое пакета: какие-то лекарства, бинты, пачка ваты, похожая на рулон обоев, и…
— Юля, чтоб тебе всю жизнь в китайских трусах ходить! Нахуя ты сюда зелёнку приволокла, да ещё пробку хуёво заткнула?!
На диване и на моей жопе синхронно расплывались два пятна: одно от зелёнки, второе — синяк, размером с крышку канализационного люка.
— Диванчик-то твой давно на помойку просился… — подкралась сзади Юлька, и алчно бросилась к моей жопе с ватной палочкой, смоченной в йоде. — Стой так, не двигайся. Я тебе щас сеточку на жопе нарисую.
— Лучше напиши себе "ХУЙ" на лбу, Репин, бля! — Жопа болела нестерпимо, а душа за диван болела ещё больше. — Мой любимый, сука, диванчик был… И зачем ты сюда эту аптеку притащила? Думаешь, у меня ты не обойдёшься без вот этих свечей от геморроя?
Я схватила упаковку свечей, и принялась с ожесточением её мять и драть.
— Всё, жопу я тебе намазала. Сидеть можешь?
— Я и стоять могу только на правой ноге, как цапля, бля. Цапля-бля. Цаплябля. Гыгы. Ершова, не знаешь кто такой цаплябля?
— Знаю. Это, сука, определённо Бумбастик. Так вот, отвечаю на твой вопрос по поводу аптеки, и заодно рассказываю про креативное западло. Короче, я же знаю, что Бумба щас как проснётся — сразу полезет за кониной. Его у нас ещё полторы бутылки осталось. Специально забирать не стала. Исключительно для того, чтобы западло вышло качественным. Ну вот, Бумба конинку-то жиранёт, а наутро проснётся с башкой как у гидроцефала. Которая ещё непрменно болеть будеть, похлеще твоей жопы. И что он сделает первым делом? Правильно: полезет в аптечку за анальгинчиком!
— А там, конечно, хуй?
— А вот и нет! — Радуется Ершова. Непонятно чему. Но, наверное, тому, что я от зелёного пятна на диване отвлеклась на время. — А там лежит одно анальгиновое колесо! Я его разломала на две части, в аптечку положила, и записку написала: "Половинка — от головы, половинка — от жопы. Смотри, не перепутай, пидор!" А всё остально забрала. Пусть мучается, любимец проституток!
— Эх, Юля, дура ты…
— Ну, почему ж? Это как посмотреть. Была б дура — только в тапки ему бы нассала.
— Хочешь сказать, я дала тебе дурацкий совет?
— Не, совет хороший. Только у Бумбы и так вечно ноги воняют. Он бы креатива не понял. Он бы вообще, сука, не понял, что у него тапки обосанные. А вот с колесом — это в самый раз.
— Это бездуховно, Юля.
— Это креативно, Лида. Ну, наливай.
Дзынь-дзынь.
Буль-буль.
Курятинка-курятинка. Потому что колбаска кончилась.
Смотрим на зелёное пятно.
— А если… — Юлька мнётся.
Склоняю голову набок, и соглашаюсь:
— Ну, как вариант…
Ершова притаскивает из комнаты старый плед, накрывает им диван, и отходит в сторону, любуясь.
— А что? Не было бы счастья, да несчастье помогло. Да?
— Ахуительное счастье, ага.
— Ой, ну вот чо ты такая душная, Лида? Наливай.
— Не могу. Я лучше гандоны щас буду делить.
— Не гони беса. С такой жопой в клетку они тебе нескоро понадобятся.
— Ты разрушила мне половую жизнь, Ершова. За это мне положена компенсация в виде… — Задумалась, и почесала ноющий синяк. Потом посмотрела на Юльку: — Ну? Помогай!
Ершова сморщилась, и махнула рукой:
— Хуй с тобой, выцыганила… Забирай серую кофту, попрошайка…
— Договорились! — Тут же забываю про зелёное пятно под старым пледом. — Наливай!
— А закусить? — Привередничает Юлька.
— А в магазин? — В тон ей отвечаю.
— Почему я?! — Ловит мой взгляд.
— Пятно. — Сурово напоминаю, и пальцем в диван тычу. — Зелёное пятно. Пиздуй в магазин, и ты прощена. Ну, и конечно, серая кофточка…
— Барыга.
— Да, я такая.
— Тогда на посошок, с курятинкой, а?
— Наливай.
Дзынь-дзынь.
Буль-буль.
Курятинка.
— Курятинки, кстати, тоже купи, две пачки! — Кричу Юльке вслед.
— Обойдёшься! — Доносится из коридора. — Жопу лечи!
В прихожей хлопает дверь.
Вздыхаю, и начинаю собирать с пола рассыпанные лекарства, шепча себе под нос:
— Одна неделя. Всего одна неделя. Одна неделя — и всё. И три месяца отдыхай. Может, даже, и четыре. Зато у тебя теперь есть куча гандонов, мыло и порошок. Так везёт раз в жизни — и то, не каждому. А жопа… Жопа — эта хуйня, это пройдёт. И пятно не такое уж большое. Зато цвет красивый. Насыщенный. Бохатый. Одна неделя, Лида. Семь дней всего. Пятно вообще можно попробовать "Ванишем" отпидорить. Я в рекламе видела — можно. А жопа в клетку — это креативно. Очень креативно. И уже почти не болит. Лид, одна неделька…
В прихожей хлопнула входная дверь.
— А вот и курятинка!
Ещё целая неделя, бля…
Осень и жопа
31-10-2007 12:40
Осень придумали враги. Не иначе.
Осень наверняка придумали фашисты…
Не ту осень, растворившись в которой, Пушкин ваял свои гениальности, не догадываясь о том, что ими будут мурыжить не одно поколение школяров…
А МОЮ осень.
Склизкую, мокрую, серую, и непременно сопливую.
МОЯ осень — это не просто время года.
Это моя агония, и мощный катализатор к деградации. А так же благодатная почва для разного рода комплексов неполноценности.
Первого сентября, просыпаясь в шесть утра, чтобы отвести ребёнка в очередной класс, в школу, я вижу в зеркале СВОЮ ОСЕНЬ.
У неё глаза ослика ИА, проебавшего свой хвост, унылый нос пособника старого генетика Папы Карло — Джузеппе и скорбная фигура, с которой Церетели ваял своих зомби на Поклонной горе.
Это мой крест, который мне предстоит нести почти полгода.
***
— Юлька! — ору в телефонную трубку. — Моё зелёное платье ты угнала? Ну, то, стрейчевое, проститутское?