Сергей Скурихин
Мама, я мыл полы в ракете!
Ночью рядовому Синицыну приснился кошмар, как будто ему, срочнику-первогодку, их не хватало наяву. Уже прошло полгода, как он попал служить на Байконур, на одну из дальних его площадок, где стоял военный городок. А рядом, на соседней площадке, в небо целился стартовый комплекс, который войсковой части нашего солдатика полагалось обслуживать и охранять.
Первые полгода были для Синицына серыми и длинными, словно полы солдатской шинели. Но сейчас в его армейские будни стали добавляться и цвета иные – это весна пришла в бескрайнюю казахстанскую степь. Повсюду сошёл тонкий смёрзшийся снег и обнажился красноватый песок, который быстро покрыла редкая «зелёнка». К маю же стало жарко так, как дома, откуда прибыл Синицын, случалось лишь редким летом.
Но жара теперь растекалась не только в воздухе, горячо было и по службе. В военном городке всё чаще встречались гражданские, а офицеры по делу и без дела стали гонять своих солдат. Основные подразделения были приказом переведены на усиленный режим несения службы, и все в части – от полковника до последнего новобранца – знали, что готовится запуск ракеты!
Наверное, это обстоятельство и навеяло содержание синицынского сна, пребывая в котором тот метался головой по спрессованной годами подушке. Надо сказать, что на гражданке космические сюжеты, будь то в книгах или в фильмах, Синицыну нравились, но сейчас он бы с большей охотой посмотрел видеоанонс какого-нибудь журнальчика типа «Плейбоя».
А снилось нашему рядовому, что стоит он на самом краю замкнутой кольцеобразной платформы. Под ним, внизу, в центре открывающейся панорамы, раскинулся бугристый мрак – этакий пульсирующий «комок» из чёрных дыр, в котором каждая пыталась разорвать и поглотить другую, и из этого тёмного вневременного НИЧТО расширяющимися к своим концам протуберанцами выходили то ли галактики, то ли целые вселенные. Они закручивались вихрем, ускоряясь, и Синицыну казалось, что он через стекло дверцы смотрит на работающую стиральную машину исполинских размеров, вот только бельё в её барабане состоит не из хлопка или бязи, а из космического вакуума и звёздного вещества!
Что это – Центр Всех Вселенных или Пуп Мироздания – у Синицына не было ни малейшего представления. Это кручение вокруг своей оси колоссальных объёмов материи и пространств находилось за гранью любого человеческого понимания. Но оно гипнотизировало. Оно заставляло испытывать крайние по накалу эмоции: на пике ужаса Синицын испытал безграничный восторг, а на пике восторга ощутил гибельный ужас! Он понял, что является атомом, винтиком, случайно вылетевшим из механизма этой чудовищной карусели, и ему во что бы то ни стало нужно вернуться обратно, нужно встать в строй на положенном и без веских на то оснований покинутом месте!
Страха у Синицына больше не было, точнее этот страх стал для него таким же желанным, как и для экстремала-адреналинщика! Рядовой выпустил одеяло из сжатых кистей и сделал во сне шаг вперёд. А потом он закричал, падая в пустоту морока!..
Проснулся Синицын под утро. Он ещё какое-то время лежал неподвижно, приходя в себя и прислушиваясь к храпку сослуживцев. Когда же он окончательно понял, что это был всего лишь сон и что он не разбудил никого из старослужащих, то наш рядовой расслабленно выдохнул. Так, уставившись в потолок, он и встретил команду дневального: «Подъём!»
***
Всеобщее возбуждение, охватившее часть перед близким уже стартом, привело к тому, что солдаты, в основном первогодки, все как один принялись строчить письма домой. Офицеры на этот массовый эпистолярный приступ реагировали иронически: «Что, боец, пишешь маме, как полы в ракете мыл?» – частенько подкалывал кто-нибудь из отцов-командиров. Почему-то в офицерской среде эта шутка, адресованная солдатам, была очень популярна, видимо, они находили её остроумной. Но Синицын на подобное не обижался. Во-первых – не положено, а во-вторых – в последнее время его чувство юмора и само слегка притупилось, будто бы подзачерствело.
Он с трудом накропал полторы страницы, в которых не столько рассказал о себе и своей службе, сколько расспросил родных об их житье-бытье. Лишь в конце, в последней строчке перед подписью, Синицын коротко добавил: «Готовимся к пуску». Этот довесок придал письму солидности, несмотря на всё ещё по-детски размашистый почерк автора. Перечитав послание домой ещё раз, Синицын удовлетворённо кивнул, подавил желание нарисовать маленькую ракету после «к пуску» и сложил листок в уже надписанный конверт. И как только он это сделал, раздалась команда на построение – их опять выгоняли на очередную уборку территории…