Зосины истории я слушаю уже полтора года. Она ранняя. «Он овладел ею!» — так пишут в романах? По-моему, она сама изнасиловала его, Павла, в тринадцать лет. А может, родилась она без девственной плевы? Сколько я ее знаю, вид у нее всегда был бабий. Маленькая, пухленькая, мордочка деревенская. Голова в плечи втянута — будто начнет сейчас идиотский танец, когда коленками чуть ли не в подбородок себе бьют. Значок учащейся петэу очень естественно смотрелся бы на ее небольшой грудке. Несмотря на мою ненависть к петэушникам, я делаю ей исключение. За то хотя бы, что она против. Неважно даже кого — школы, учителей, родителей, прыщавых одноклассников — против.
Она приходит. На коротенькой ее шее — засос. Все то же — никак не может забеременеть, чтобы получить медсправку и тогда — разрешение на брак. Бедный ее Павел сам, по-моему, не рад, что связался с малолеткой. Хотя и сам он не очень-то взрослый — восемнадцать. Зачем им жениться, что они, так не могут? Им негде. Если они поженятся, им сразу дадут отдельную жилплощадь. Вот сейчас Зося должна бежать домой и стирать простыни с кровати сестры. Они с Павлом предпочитают заниматься любовью на ее постели. Ну, а сестричка Зосина, обнаружив однажды на своей простыне подозрительного вида пятна, закатила родителям истерику. Со слезами и угрозами покинуть отчий дом, «если этот разврат не прекратится!» Мы с Зосей думаем, что ей просто завидно и обидно. Ну как же — сестра-соплячка опередила ее в познании запретного плода. Сама она на этот шаг никак решиться не может.
Зося выдувает три чашки «нескафе», выкуривает полпачки сигарет. Читает наизусть какую-то пошлятину, из которой я запоминаю, что кто-то хотел «припасть губами к чашечке колена». Она ругает «сеструху-суку» и «мать-матыгу». С возгласом «пиздец!» она убегает домой на своих пухлых, но пряменьких ножках. Не надо Зосе ничего решать этим летом. Все ей ясно — замуж за Пашку, «огрызок», булочная. Тоскаааа!
* * *Часть стены, к которой привинчен телефон, имеет плачевный вид. Раза три в год этот кусок обклеивают новыми обоями, не соответствующими оригинальным. Кто-то из соседей собирался даже щиток из плексигласа приколотить. Все — от мала до велика — усиленно трут, подпирают всеми частями тела, расковыривают до штукатурки, пачкают жирными, только что потрошившими куру, пальцами стену вокруг телефона. Свидетельство того, что народ наконец-то дорвался до аппарата — одного на одиннадцать человек. У всех вдруг оказалось столько родственников и друзей, столько всего необходимого немедленно рассказать. Начиная с рецепта приготовления фаршированной рыбы и до сообщения, что у мужа третий день нет «стула».
Кусочек обоев опять надорван. Я тяну его — штукатурка сыплется на пол вместе с пеплом моей сигаретки. Подношу ее к краю бумаги — выгоревшая бабочка начинает медленно тлеть.
— …Ну, пожалуйста! Я ведь тебе тоже одалживаю!
— Ладно. Только я не собираюсь ждать тебя целый день — мне на урок.
Надеть самой нечего, а тут — одолжи. «Когда кончатся эти постоянные обмены тряпками?!» — материно возмущение.
Ольга — самая моя близкая подруга — самая непунктуальная. Сказала «сейчас» — значит, часа через полтора. Туфли ей мои необходимы. Сама я их надела всего пару раз. А чего стоило мне их приобретение? Даже мама моя не знает, сколько они стоят. Ее месячной зарплаты — сто двадцать рублей. Обожающая меня тетка пообещала деньги, если сдам хорошо экзамен в музшколе. Я сдала. В дипломе — «хорошо», у тетки минус сто пятьдесят. Сейчас у меня будут минус туфли, но плюс какая-то кофточка от Ольги.
Ольга никогда не ходила в музыкальную школу. И на фигурное катание ее бабушка не водила. И в театральной студии она тоже не играла. «Не состоял, не был, не принимал…» Кроме спортивных организаций: плаванье, баскетбол. А в прошлом году она совсем ума лишилась и меня подписала под жуткое дело — гребля! Всю осень и зиму мы с ней прогребли, и нас чуть не уебли. Подсознательно мы, видимо, этого и хотели. Гребцы клуба «Буревестник» — здоровенные и похотливые ребята — окружили нас заботой и любовью. Студенческие вечера, свиданья, вечеринки на дому… К началу весны мы с Ольгой обратили внимание на девушек, посещающих клуб. Они оказались такими же здоровыми, как и ребята, и мы испугались за свои фигуры. К тому же занятия становились не просто увлечением, а серьезным делом — от нас стали требовать регулярной посещаемости, соблюдения режима, улучшения результатов. А какие у нас могли быть результаты, когда во время разминки — бег полчаса — мы залезали в кусты и шмалили там сигареты. Тренерша в течение полугода звонила мне домой, Ольгиной матери на работу — все уговаривала вернуться, сулила будущее чемпионок. Но была весна, и мы искали побед на другом поприще.