Старая нянька с отвисшими щеками несет сверток из простыней. Несет, выставив его вперед, отстраняясь от него. Подальше от себя. Женщина в больничном халате к ней:
«Ну, как она?» Нянька останавливается и злобно смотрит на нее. Ее отвисшие щеки шевелятся, будто она пережевывает что-то маленькое или будто слова погадливей подыскивает. И неожиданно она открывает простыни. Мы все видим. И мы молчим.
В простынях что-то темно-коричневое, с желтым оттенком и с красными подтеками. Ма-аленькое. Это же ребеночек!.. Он негритосик?
— Вот как она! Обосрала всех, да еще вот эту гадость выкинула! Йодом жгла и спицами колола, блядюга чертова!
Это он от йода такой коричневенький!.. Нянька уходит в кладовку, или черт его знает куда там, со свертком. Женщина в больничном халате затягивается сигаретой, протянутой ей все той же брюнеткой с выжженной прядью. Все молчат. Она плачет.
— А что, что ей было делать? На пятом с половиной месяце. А этот хуй, чтоб его яйца отсохли! — оказался женатым! Вот как оно получилось после года страстной любви! А они — вам нельзя аборт делать! Да так, как они делают, никому нельзя. Живодеры!
Я ухожу. И чувство — будто это меня спицами кололи и йодом жгли.
Ночь. Все спят. Посапывают, вздрагивают во сне… Бедная баба, бедный ребеночек! Как она орала! Что они с ней там делали, что она так орала? Живодеры, сказала ее знакомая. Потому что аборт делают без наркоза. По живому, в живое, и ты живая. А в кладовку нянька ребеночка понесла, чтобы потом в научно-исследовательский институт отправить. В баночку со спиртом — и студентам показывать: вот, мол, какие убийцы женщины! Почему за любовь надо платить такими вот воплями? Такой вот непредставимой мне болью? Тем, чтобы мерзкая нянька сказала при всех, что ты обкакалась… Атомные электростанции они строят… Пусть у вас в ушах стоит ее, этой бедной бабы крик, когда вы на Луну летите!
Когда я вернулась в палату после колизейного зрелища, услышала новый голос. Как раз о противозачаточных средствах. О пасте. «Они» решили ее попробовать. «Они», я думаю, они и были, а не ее подружка с мужем, как она сказала.
— Ввела она ее себе туда, и стали они… ну, в общем, понимаете. Но паста эта оказалась, как белок от яйца. Его взбиваешь, знаете, как для безе, и пена получается. Видно, паста рассчитана всего на туда-сюда. А они люди молодые, им туда-сюда недостаточно… В общем, поплавали они в этой пене, белье постельное от нее не отстирывается. Анекдот просто.
Действительно, хуйня какая-то! Спираль вредна — от нее эрозия. Таблетки, которые и не купишь нигде, — от них пигментация кожи. Презервативы — никакого удовольствия!.. Природа — нет чтобы устроить менструацию один раз в год! Захотел ребеночка — вот тебе возможность. Хули просто так беременеть? Выражаясь по-Зосиному, рожать огрызков?
«Опасайтесь случайных связей!» — это в брошюрке было написано о венерических заболеваниях, и даже в диспансере я успела разглядеть плакат. На нем трое были изображены — она в пальто, почти как у меня, с лисьим воротником, он у двери, а третий — уходящий по лестнице. Сваливает, мол, заразитель.
* * *Окна бабушкиной комнаты выходят на этот же переулок. Бабка спит уже, конечно. И я в ее комнате спала. Засыпала под тик часов, под эти же звуки, которые сейчас слышу. Троллейбус шуршит шинами — снег опять растаял. Вспышки, как молнии, освещают палату. Это троллейбус своими усами за провода задел. Короткое замыкание. По стене плывут тени дома Зоей, Оли. Да, и Фаинка — глиста во фраке — там живет. Часы в бабушкиной комнате — тук, тук, тук. Бабушка кашляет и сплевывает мокроту в тряпочку. Когда она умрет, мы много таких засохших тряпочек найдем у нее под матрасом, наверное. Она мудрая — сказала: похороните меня рядом с Жоржем (это мой папа), а то вы ленивые, на могилку лишний раз не придете, так — будем рядом, вместе, вы и меня заодно проведаете.
По коридору шаги. Не няньки, не больной. По коридору жесткие и твердые шаги. Каждый шаг на секунду утопает в линолеуме пола. Но все равно — быстрые и верные шаги, знающие дорогу. И я уже знаю, чьи это шаги.
Дверь распахивается, и я успеваю увидеть, что он в пиджаке — и шарф вокруг шеи. Но так высоко, что рот закрывает. Он уже движется на меня. Как зверь. Два шага-прыжка, и его руки на моем горле.
Нет, это не руки! Это что-то черно-гладкое. Перчатки.
Я закрываю глаза.
— Сука, сука подлая! Я убью тебя!
Все так шумно, но где-то там, далеко. Бегут, дверьми хлопают, кричат. Я слышу совсем близко: «Сука!» и рядом: «Свет, свет включите!» Короткое замыкание троллейбуса. Я успеваю прошевелить губами: «Саша». Мне дыхания не хватает. А он уже бежит. Сбивает кого-то с ног, и шаги его не успевают тонуть в линолеуме пола.