Подъезд был шикарный. С зеркалами. И как только сохранились? Все ведь портят. Мы поднимались наверх, на чердак. В голове мелькнуло несколько сценок — там, на чердаке, он убьет меня.
Нет. Там он собрал компанию, и они сейчас будут меня насиловать и бить. А он смотреть.
Дверь открыл бородатый Павел. Художник. Все художники бородатые. И этот, и Женя Рухин, который Сашкины иконы реставрировал. Это их форма, как у пионеров галстук, у ковбоев шляпа… В коридоре было темно. Павел шел вперед, освещая путь лампой на длинном шнуре. Несколько пустых комнат осветилось. А где же картины, если он художник?
Вот настоящий кабинет следователя. Александр сидел на высоком кресле, я на топчане, у него в ногах. В глаза мне прямо была направлена яркая лампа без абажура. Он пил коньяк. Приказал: «Рассказывай!» Что рассказывать? Я подумала, может, он кайф собирается словить от моего рассказа? Но нет, он собственник. Делиться не хочет. Моеоооо!
Он обзывал меня, несколько раз замахивался. Злые слезы блестели у него в глазах. «Может, я опять болен? Может, тебя наградили какой-нибудь скрытой формой сифилиса? Или ты уже успела подлечиться? Сссука!» Входил и выходил бородатый Павел. Просил: «Тише», — когда Александр со злого шепота срывался на крик. «Я должен тебя наказать!» Но мне не стало страшно. И я вспомнила, как так же он сказал о Гарике. Мне казалось, что я уже наказана. Раз не с ним, раз я виновница этих злых слез, этого шипящего «с» в слове «сука».
Еще несколько вскрикиваний, удар кулаком по столику, так что стаканчик подпрыгнул и выплеснул из себя коньяк. И тут же — удары в дверь. Вломились, вбежали. Сразу стало темно. Александр схватил меня за руку и потащил за собой по коридору, дальше, в квартиру. Быстро, не задевая ни за что, к дверям, о которых он, конечно, знал. И я только услышала его шепот: «Менты!»
Мы выскочили на чердак и, пригибаясь — балки очень низко были, — побежали. Еще одна дверь — и мы оказались на крыше. Сашке надо было жить во времена гангстеров, у него нюх на спасательные ходы и реакция бульдога. Мы добежали по плоской крыше до барьерчика — перегородка от другого дома или просто конец этого? Александр выглянул за барьер, перекинул через него одну за другой ноги и спрыгнул. Загремел металл. Я посмотрела вниз — два метра. И там стоял он и протягивал руки вверх. Ко мне! Я прыгнула. Мы пошатнулись, чуть не упав. Но он удержал нас, и мы опять побежали. Крыша гремела и прогибалась железными квадратами.
Дверь. Опять оказались на чердаке. Благословен будь архитектор этих зданий, связанных между собой чердаками, переходиками, крышами, проходными дворами! Молча спустились по лестнице неизвестно куда выходящего дома. Выйдя из парадного, оказались на совсем другой улице. И вскоре увидели зеленый огонек приближающегося такси. Как в поезд, уезжающий в Сочи, мы вскочили в него.
33
Александр сам про себя сказал — счастливчик! С серебряной ложкой во рту родился. Его таки забрали в милицию после происшествия в больнице. Но отпустили. За неимением улик! Где их логика? Ведь и имя его у них было! Правая рука не знает, что левая делает. Через пару дней он, правда, был на приеме у помощника прокурора. Дама с мужской фамилией Желвакова выразила ему «восхищение» моей отчаянностью. Он ей не сказал, как мне потом, что, мол, какая тут отчаянность, правду девушка сказала. Ебется со всякими, но любит, получается, меня. Я стояла перед ним и чувствовала себя общипанной курицей. Бегает курочка по двору, вся такая в перышках, крылышках. И шеи у нее будто нет. Но на кухне, когда ее над огнем опаливают, эта шея вдруг оказывается такой длинной, синей и беспомощной. И голова на ней висит. Так же и у меня голова свисала и тряслась, будто на сломанной шее, когда я стояла перед ним.
Товарищ Желвакова потребовала у Александра справку с места работы. В неделю. Устроиться на липовую было бы глупо — они бы проверили и тогда уж точно присудили бы какой-нибудь срок. Сломали, сломали Александра. Я-то ладно. У меня вроде и прав никаких нет. Сама я так, конечно, не думаю. Права у меня появятся в шестнадцать, когда паспорт вручат. Но тут же и отберутся — общество сразу сделает меня равным своим членом. Равным со всеми, как все… Вот Александр равный теперь.