В памятные дни немецкого наступления, в тот день, когда Шерпены потеряли, сшибло Тимофея с ног. Думал, что кувыркнуло взрывной волной и землей, в горячке не осознал, лишь дня через три разглядел дыру на чехле лопатки. На самом инструменте тоже обнаружилась вмятина, но осколок ее все же не пробил. А ведь шел прямо в основу тела, мог бы разодрать бедро и достать… до центра организма. Вот чувствовал рыжий сержант, фамилию которого Тимофей так и не узнал, что нужна человеку лопатка, отдал, хотя понимал ценность инструмента. Да, бесценным оказался подарок, как знал тогда опытный сержант. Но можно ли назвать это сомнительным словом «предчувствие»?
Всяких предчувствия и суеверий на передовой гуляло много. Боец Лавренко, как человек начитанный и с приличным образованием, конечно, во всякую ерунду не верил. Нет, на то, что «свою» мину или пулю не услышишь, видимо, имелся какой-то физический и акустический эффект. И что-то иное объяснить можно. Но вот как-то давно, еще в середине лета, пошел Тимофей на дивизионный КП напомнить о себе и ценном забытом складе. На дороге встретил знакомого ездового из хозвзвода – подъехал на двуколке. Поговорили о новом командире стрелкового полка. Потом дед-ездовой, ему уж лет за сорок пять, вроде серьезный человек, внезапно сказал:
– А меня, Партизан, убьет скоро.
Тимофей удивился, кобылка тоже укоризненно голову повернула.
– Чего смотрите, я же не нарочно, просто чую, – вздохнул ездовой. – Я бы еще пожил, домой тянет вернуться, на детей взглянуть. Но, видать, судьба!
– Дядь Вить, ты же не в старые времена живешь. Ну какие могут быть сейчас судьбы? Вернешься ты домой, немец-то вон как пятится.
– Это верно, – охотно согласился ездовой. – Может, и просто мнится мне. Наши уже Вильнюс освободили…
Поговорили об успехах на более удачливых участках фронта. Тимофей спрыгнул с неспешной телеги и без особых надежд направился в штаб дивизии. Результат там вышел ожидаемый. Отруганный боец Лавренко вернулся на вверенный объект, о разговоре с ездовым напрочь забыл. А дня через четыре узнал, что убит дядя Витя.
– Ночью только от нас выехал, тихо было, – рассказывал старшина хозвзвода. – Вдруг – бах! Лошадь ржет, мы выскочили. Прямое попадание в двуколку, колеса разлетелись, кобылу сзади посекло, а ездового наповал. Главное, тот румынский «кукурузник» одну-единственную бомбочку и швырнул, мы его вообще не слышали.
Случай тот произвел на Тимофея гнетущее впечатление. Не может человек знать, когда его убьет. Это ненаучное суеверие! Но ездовой-то знал! Ведь не может быть такого совпадения? А если и сам Тимофей заранее знал, что в Плешке так выйдет? Конечно, там не просто о смерти речь шла, но в каком-то смысле так даже много хуже.
Смерти рядовой Лавренко не очень боялся, считая себя человеком одиноким и малоудачливым. Сидел три года под немцами, ждал-ждал, теперь-то чего себя жалеть. Но хотелось погибнуть как-то со смыслом, не просто от случайной бомбы или пули, а с пользой, как надлежит хорошему бойцу. Впрочем, от самого бойца это мало зависит, да и офицер на передовой не очень-то собой распоряжается. Иной раз такая… – эх, да чего там слова подбирать – глупейшая дурь людей убивает…
Было то в июне. Да, точно в июне.
С батарейцами «фрицевской гаубичной» Тимофей познакомился случайно, когда предупредил разворачивающихся артиллеристов, что рядом с ними опасный объект, известный под названием «румынское отхожее». Во время майских боев опасное место закидало и присыпало землей, но провалиться там вполне можно было и сейчас.
Расчет осознал опасность, несколько подвинул орудие. Сами пушкари были необычными: на вооружении у них стояли мощные высокие дуры противного серо-стального цвета. Батарею сформировали из 105-миллиметровых трофейных гаубиц, но тяга у них имелась нормальная, механическая: таскали орудия «студебекеры», вызывающие у бойца Лавренко большую и понятную симпатию.
Сначала показалось, что так себе батарея, случайная замена нормальной артиллерии, типа той памятной румынской винтовки – что нам попало, тем и воюем. Но батарея оказалась дельной. Тимофей как-то оказался на батальонном КП, когда оттуда работал комбат «фрицевской» батареи. Стреляли пушкари с закрытой позиции, исключительно по вычислениям. Капитан-артиллерист живо черкал в блокноте, заглядывал в таблицы, телефонист передавал сложные числа на батарею. Вот прямо почти не хуже Морозова работали.
Гаубицы кинули несколько пристрелочных снарядов, потом – раз-два! – буквально в пару снарядов точно накрыли немецкий дзот с жуть каким надоедливым пулеметом. Только и разлетелись бревна, земля и клочки тех пулеметчиков. И это не дивизионом, одной четырехорудийной батареей, и только по цифрам! До дзота было с километр, а до орудий – еще два. Вот тебе и трофейное барахло. Если в правильные руки попадет, то пользы не счесть.
Тимофей ходил мимо пушкарей, здоровался. Как-то разговорились, рассказал, как плацдарм захватывали и расширяли. На момент прихода «фрицевской» батареи бои за расширение еще шли, наша пехота пыталась дотянуться до выгодных высот, но безуспешно. Именно одна из тех высот половину умелой «фрицевской» батареи и погубила…
Пришел тогда Лавренко в первый батальон в полдень, привел нового почтальона. Думал сразу возвращаться, бахнуться на складе и подремать, пока ничего не случилось. Но на батальонном КП чувствовался шухер, все были на ногах. Из обрывков разговоров офицеров стало понятно, что сейчас гаубицы на прямую наводку будут выходить, засеченные огневые точки немцев изничтожать. Тимофей артиллеристов очень уважал, но тут не понял: открытое же место, с трех сторон простреливается, как туда такие здоровенные орудия думают выставлять? Туда и ползучую сорокапятку не выкатишь: мигом по ней долбанут.
Связные и свободные связисты устроились за изгибом траншеи и задымили.
– Не пойму, чего они делать собираются, – размышлял рябой пожилой связист. – Зачем гаубицы? Побьют же враз.
– Наверное, прикроют их, – в сомнении предположил умный ефрейтор Быкевский. – Артналет организуют, гаубицы выскочат, отстреляются – и моментом назад.
– Ну да, они же вовсе незаметные, – угрюмо кивнул связист.
Тимофей в сторону немцев не смотрел – пейзаж, знакомый еще по маю. Третьего дня утром этот первый батальон пытался атаковать, но только метров двести и успели пройти. Огонь немцы открыли такой, что и так жидковатые роты мигом залегли и обратно поползли. Ночью тела вытаскивали, и еще потери случились. Бойцу Лавренко, да и многим другим, было понятно, что от таких слабосильных атак никакого толку, а один вред. Если нужно фрицев беспокоить, так можно и как-то иначе их дразнить.
– Едут! – сказал ефрейтор.
Тимофей все же не выдержал. Выбрался на бруствер, как раз увидел, как мимо КП проносятся грузовики с прицепленными орудиями. Моторы надежно ревели, высокие гаубицы воинственно покачивались на рессорах. Здоровенные машины проскочили в полусотне метров от командного пункта. В кузовах были видны пушкари – бодрые, улыбающиеся. Это они на своего комбата смотрят.
– Одним огневым взводом идут. – Связист потушил цигарку. – Второй прикрывать их и станет. Грамотно, этого не отнять.
Машины, виляя между воронок, живо проскочили метров двести – да, это не пехом с автоматом бежать. Остановились. Артиллеристы начали спрыгивать и отцеплять орудия, и тут по ним ударили пулеметы немцев. Было видно, как разом полетели щепки от кузова «студебекера». Под огнем пушкари все же сбросили ящики со снарядами, начали разворачивать орудия. Грузовики уже неслись назад, задняя машина дергалась и неловко обходила воронки – явно ранен водила. А у орудий…
У орудий движения уже не было. Туда уже били минометы немцев, подключилась и фрицевская артиллерия. Сколько ни вглядывайся сквозь дым разрывов – никакого движения, никто назад не ползет, только вздрагивают и содрогаются беспомощные гаубицы.
– Да что ж так-то… – прошептал Быкевский.