- Ты пойдёшь в душ? - зевая, интересуется Баки. Он устал, но всё же собирается вымыться, потому что слишком много переживал сегодня, и это липкое ощущение нервозности хочется смыть с кожи.
- Нет, я утром, - Стив зевает, широко, заразительно, и Баки зевает следом. Улыбается.
- В магазин тоже утром? - Баки кивает на список.
- Кто первый проснётся, тот и в магазин, - кривит Стив губы в улыбке и встаёт. - Пойду укладываться.
- А я всё же в душ, - Баки поднимается и идёт в ванную, словно пытаясь сбежать от странного, брошенного напоследок, тёплого взгляда Стива.
Он моется, и моется, и моется до тех пор, пока едва сам не засыпает под обжигающими, долбящими в затылок, струями. В голове пугающая пустота, сменяющаяся шквалом мыслей, и снова - пустотой. Он надевает бельё и майку, тщательно, почти досуха вытирает волосы и, вздыхая, выходит в темноту коридора. Из-за приоткрытой двери спальни Стива на пол ложится мягкий свет. Его собственная спальня, оккупированная малышами, темна, и Баки думает о том, что нужно перенести в комнату ночник - мало ли что, проснутся, испугаются? Он заглядывает в комнату и замирает на мгновение. Вид сладко сопящих, обнимающих его одеяло детей на его же кровати, словно нож, вонзается куда-то в грудину и вспарывает давно нарывавший волдырь. И чувства - непривычные, болезненные, странные - начинают сочиться вязким гноем. И надо бы выдернуть рукоятку - но он не собирается, от этого будет только хуже, он захлебнётся в том, что так долго, старательно, за ненадобностью прятал внутри себя. Баки вдруг понимает, что сейчас он намного больше человек, чем был ещё вчера. И… как это, вообще? Почему? Он прикрывает дверь - не совсем, до половины, и тихо идёт в спальню Стива, искренне надеясь, что тот спит.
Стив и правда похрапывает - на животе, обнимая смятую подушку, с голой спиной, развалившись на сбившемся одеяле, и от него пышет жаром за метр. Баки всегда так не хватает этого тепла. Но он не может позволить даже и думать об этом - Стив и так слишком, непростительно много делает для него. Баки сглатывает и улыбается - Стив такой, что даже если бы Баки решился, лечь здесь совершенно некуда - Стив заполняет собой не только огромную кровать, но и всю комнату, всю квартиру, выплёскивается из открытых окон на улицу… Баки неслышно забирает вторую подушку с кровати и идёт к ночнику - перенести его в соседнюю комнату.
- Куда ты собрался? - вдруг хрипит Стив, и Баки не может понять, говорит он во сне или же правда проснулся. Обычно его и гонгом не разбудишь, если он вымотался накануне.
- На диване лягу, - отмахивается Баки. - Там пледы есть, я помню. И ночник хочу детям унести.
- Ночник унеси и возвращайся, - отвечает Стив, невозможно потягиваясь всем телом, отчего мышцы вдоль позвоночника и над лопатками лениво перекатываются под белой кожей - несколько едва заметных шрамов кляксами и росчерками застыли на ней. - Мы сто лет не спали, как раньше… как тогда, в детстве. Я скучаю по тем временам, - бубнит он, пряча половину лица в подушку. - Я подвинусь, не переживай. Я, вообще-то, для некоторых неблагодарных кровать грел.
Баки замирает перед ночником, словно его огрели тяжёлым и пыльным, и судорожно сминает подушку перед собой обеими руками. Внутри звенит так, что вот-вот порвётся, и глаза сухие жжёт, как будто песка мелкого насыпали, и отчего-то нестерпимо хочется плакать. Баки чуть трясёт головой, чтобы прогнать подступившее внутрь, обратно, и ещё не высохшие волосы холодом скользят по шее. Подушка трещит, и Стив тут же подрывается - слишком большой, слишком настойчивый. Идиот.
- Эй, ну чего ты? Бак? Что с тобой? - шепчет Стив и тянет его, хватает за металл пластин, за подушку, за майку, за бока. И это невыносимо до того, что Баки просто отпускает себя - и ухает спиной на кровать между разведённых колен. Горбится, складывается вперёд, пряча лицо. Стив неторопливо вытирает ему волосы полотенцем - Баки по привычке притащил его из ванной на плечах, - и не перестаёт нести ерунду, такую ерунду, от которой зудит всё, везде, каждый шрам, каждый орган, весь он, целиком. Баки дрожит. - Ну что с тобой, Бак? Ну, тяжёлый день был? Так, считай, закончился уже, - переживает Стив, откидывает полотенце и тянет его ещё дальше, за собой, кожа к коже, на кровать, и заставляет улечься едва ли не на себя, и ухватывает руками поперёк груди, и не даёт холодной, тянущей книзу руке делать ничего. Поворачивается набок, утыкается в шею и шепчет, шепчет, и от этого Баки трясёт всё сильнее, и он не хочет осознавать, что щёки давно уже мокрые, а тело реагирует совсем не как на друга, ноет сладко, и это не столько стыдно, сколько неожиданно, это выносит мозг, и Баки всхлипывает, а Стив не понимает - куда ему? - прижимает ещё крепче и гладит по волосам, тёплому, одеревеневшему плечу, руке, и шепчет: - Всё будет хорошо. И с Мелиссой, и с тобой, и с ребятами, вот увидишь. Всё образуется, всё наладится - ты ведь знаешь, как это бывает? Когда и верить уже не во что, оно вдруг раз - и меняется всё, а тут есть во что верить, мы же и не знаем толком ничего. Ты поспи просто, расслабься. Холодно тебе? - Баки обессилено мотает головой. Пытается. Он, смертоносное оружие, отмороженный убийца, хочет сейчас только одного - чтобы его не отпускали. Не выпускали. Сжали до хруста. Не двигали никак. Только грели. Грели, пока кости не обуглятся, пока он не сгорит в этом тепле нахрен. Пока не отойдёт. Пока не начнёт жить снова, как имеет право - всегда имел, несмотря на чужие мнения. - Сейчас, полежим так, и согреешься, - дышит жаром в шею Стив. - Я горячий, мне теперь всегда жарко, видишь, как бывает, - хмыкает он, и от этого волосы на загривке Баки, те, что ещё не встали, встают дыбом. - Засыпай, Бак. Засыпай, а я просто побуду рядом, хорошо? Я всегда буду рядом. Пока не сдохну.
Баки уже не слышит последних слов - его вдруг отпускает, тело перестаёт трястись, и он, укачиваясь в тёплых, жарких даже волнах, уплывает куда-то внутрь своего сознания. И становится не страшно. Совсем. И спокойно. И всё чувствуется правильным, ничего не вызывает вопросов. Всё будет хорошо. Будет. Иначе никак. Последнее, что запоминает его тело, прежде чем погрузиться в сон с головой, это обжигающе-горячая властная ладонь над пупком, под собранной майкой, под сердцем, кожей по коже. Баки спит, вздыхает и улыбается во сне.
****
Жарко. Душно. Дышать почти нечем. Как же жарко.
Он открывает глаза и приходит в себя - выясняет, что дома, что всё в порядке, медленно вспоминает прошлую ночь и параллельно с воспоминаниями просыпается тревога. Он поворачивает голову - рядом лицом в подушку лежит Стив. Его голая спина ровно ходит вверх-вниз от глубокого дыхания. Спит. Стивова правая рука, вытянутая вбок, прижимает его поперёк груди и жжётся даже через майку. В распахнутые окна - Стиву всегда жарко - уже проникает утренний мягкий свет и приглушённый шум просыпающегося после пятничной ночи города. Баки прислушивается к себе - часов восемь, не больше. Кажется, пробежки сегодня не будет. Он улыбается, когда скашивает глаза вниз и замечает светловолосую макушку между их со Стивом телами. Хлоя в позе оловянного солдатика сопит в ложбинке между ними, и она тоже неимоверно горячая: он лежит без одеяла - подумать только! - и ему не холодно. В кои-то веки. Баки смотрит налево, и видит кое-как притулившегося на краю кровати Джона, прилипшего спиной к его боку. Господи. Так вот почему так жарко. Они буквально взяли его “в тиски”. Баки улыбается и начинает гимнастику - мягко вдавливается в матрас, уходит вниз из-под руки Стива, так легко и незаметно, как только может, чтобы не потревожить Хлою и Джона. Когда он сползает с кровати, Джон перекладывается на спину на его нагретое место и разваливается вольно. Во сне его рот открыт, а щёки под пушистыми угольными ресницами - мягкие и розовые, как у него самого когда-то. Баки просто смотрит на это всё с пола и понимает с трудом, что улыбается - широко, светло. Он поднимает скинутое лёгкое, не то что у него, одеяло и накрывает детей. Стиву оно точно не нужно.