Спустя полчаса Пеппер снова упархивает по одним ей известным делам, а он опять усаживается в довольно удобное, но от этого не менее ненавистное кресло в главной лаборатории. Тони устраивается на крутящемся стуле рядом и надевает электронно-увеличительные окуляры. Склоняется над плечом с зажатым в руке хитрым инструментом, напоминающим ощетинившегося железного дикобраза.
- Это долго продлится? - спрашивает вдруг Баки. - Я без руки…
- Не думаю, что очень, - до Старка доходит сразу, и он отвечает как ни в чём не бывало, словно последние полчаса они только об этом и говорили. - Скажем, пару-тройку часов на работу с разъёмом на теле, и столько же - на побаловаться с твоей рукой. Боже, Барнс, да не смотри ты на меня так, что за человек, совсем шуток не понимаешь…
- Шутки у тебя… - медленно цедит Баки, но потом даже хмыкает и расслабленно опускает голову обратно на мягкие валики подголовника. И тут же морщится, получая ощутимую простреливающую боль от плеча до самого запястья.
- Упс, - невозмутимо извиняется Старк. - Прости, никак не могу попасть в нужный узел. Тут так хитро всё накручено, ты бы видел. Потрясающее исполнение, если честно. Слушай, а эти твои дети, они как? - делает он неожиданный переход.
- Они как - это ты про что? - уточняет Баки.
- Ну… - Старк хмурится, почёсывает оттопыренным мизинцем залёгшую между бровей глубокую складку. - Они не сильно…
- Дикие? - догадливо подхватывает Баки и снова улыбается половиной лица. Про себя он искренне надеется, что Хлоя тут всё в пух и прах разнесёт, как недавно вечером их спальню (не их, чёрт побери, а спальню Стива! - мысленно закатывает он глаза) во время подушечных боёв. Но вслух этого не озвучивает почему-то: - Да не то чтобы. Хлоя более неуправляемая, она совсем малышка ещё, только четыре года будет скоро. Но ведь ей займётся Пеппер, я правильно понял? Так что останется Джон, и ты вполне можешь доверить его Джарвису или Брюсу, к примеру. Он достаточно спокойный и рассудительный ребёнок.
Старк вздыхает - то ли с облегчением, то ли с иным чувством, странно напоминающим тщательно скрываемое волнение, Баки не разобрать - и распрямляет спину.
- Что с тобой, Барнс? Ты сегодня слишком мил, бьёшь все мыслимые и немыслимые рекорды. Ты ведь не всегда таким будешь, а? Иначе придётся тебя делать лицом ЩИТа, Мстителей и посылать на фотосессии и интервью вместо кэпа. Дамы будут в восторге. От тебя просто фонит чем-то… Чем-то этаким, - Старк выдаёт кульбит кистью и снимает окуляры, пока Баки глядит на него ошарашенно. - Ладно, закончим на сегодня. Раз ты согласился, не вижу смысла тебя мучить дальше без обезболивающих.
Не понимая до конца, чем вызвал такой прочувствованный монолог, Баки решает просто встать, одеться и сбежать домой от неприятных ковыряний - оказывается, Старк сейчас не делал ничего нового, а всего-навсего возвращал на место пластины и активировал их своими приборами. Он сгибает руку, сжимает и разжимает кулак - сервоприводы откликаются тихим, ровным гулом. Едва слышно соприкасаются, перестроившись, металлические пластины на локте. Слушается, как и до сегодняшнего вечера. Странное ощущение вызывает эта смертоносная железка, привыкнуть невозможно. Но и на том спасибо.
Как бы ни были виновны по статье “Жестокое обращение с людьми” те, кто с ним это сделал, как бы много физической и душевной боли он ни перенёс, факт остаётся фактом - он всё ещё жив. В отличие от многих и многих других. В отличие от них он до сих пор дышит, чувствует, мыслит, задаётся вопросами. Ощущает запахи и вкусы, прикосновения, тепло и доброту. Он в этот самый миг стоит в лифте, везущим его вниз, к выходу. И хром облицовки под пальцами прохладный и до скрипа гладкий, и на нём остаются матовые запотевшие пятна от его тёплого дыхания… Возможно, ему пора уже перестать возвращаться в прошлое. Отпустить его и пойти, наконец, вперёд: для начала - домой. Ведь его ждут дома. По-настоящему искренне ждут.
Когда он выходит из Башни, попрощавшись у порога с Джарвисом и охраной, на его новейшем шпионском смартфоне четыре сообщения от Стива и два - от Мелиссы. Он улыбается, проглядывая их, направляясь к припаркованному неподалёку мотоциклу, мысленно делает заметку - позвонить Мелиссе из дома. У неё послезавтра плановая операция. Последний текст от Стива гласит: “Боже, Бак, купи мармеладных мишек. Я не знаю, что это, но Хлоя сказала, что она болеет и вылечат её только мишки. Джон говорит, они продаются в любом супермаркете. Ждём тебя. Приготовил курицу. То есть, две курицы, как всегда.”
Сегодня вечером Баки совсем не думает о незнакомых гражданских и их “косых” взглядах, и даже искренне улыбается девушке на кассе минимаркета за углом, которая пробивает ему три упаковки жевательных “мишек” - он очень торопится домой. Подумать только, запечённая курица. Стив не слишком хорош в готовке, но фирменный рецепт его покойной матушки с участием чеснока и томатного маринада просто выше всяких похвал. От реалистичности фантомного запаха, врывающегося в носоглотку, Баки едва не захлёбывается слюной. Как же он проголодался. Сегодня будет хороший вечер.
****
Их кидают со скоропалительно спланированной операцией под Вашингтон следующим днём: туда, согласно перехваченным данным, на тщательно засекреченную базу ГИДРы прибывает непонятный груз на трёх бронированных грузовиках. Информация просочилась внезапно - то ли ГИДРовцы что-то напутали с шифровкой, то ли очередная их ловушка. Нужно было готовиться к обоим вариантам.
Стив едва успевает собраться с мыслями и первым делом бежит к миссис Лауфиц, чтобы попросить её приглядеть за детьми. Баки в это время кратко и строго - он уже почти переключился, стал холодным, очень сосредоточенным и отрешённым, как всегда бывает во время боевой операции - инструктирует заметно нервничающих Хлою и Джона. Впрочем, стоит только Розе появиться на пороге с большой плетёной корзиной сдобных маковых булочек, они быстро оттаивают и, кивая, убегают на кухню за кружками и молоком. Хотя Джон ещё долго искоса следит за быстрыми перемещениями по квартире обоих суперсолдат. В его взгляде читается гордость и совсем немного - по-детски наивная мальчишеская зависть. Баки помечает для себя, что надо бы поговорить с ним - нечему тут завидовать, Господи. Сам он давно перерос то время, когда Стив, в клетчатой рубашке и старых широких отцовских штанах, в которые можно было трёх таких Стивов затолкать, едва ли не с пеной у рта говорил ему про долг, честь, доблесть и мужество, про то, что Америка обязана поддержать союзников по Антигитлеровской Коалиции в борьбе на фронтах не только словами и заверениями. Тогда Баки только что в рот ему не смотрел - так слаженно, красиво и романтично вещал Стив. Его щёки горели, глаза блестели шало, словно его мучил жар, а мягкий рот говорил, говорил, говорил, мелькая белизной крупных зубов. В какой-то момент губы пересыхали, и тогда по ним проходился влажный розовый язык. Стив облизывал губы, а во рту пересыхало почему-то у Баки. А ещё пот холодный по спине пробивал. Вкупе со сведённым низом живота. Но это всё лирика, у Стива язык от рождения отлично подвешен, и слушать его можно было вечно. Это сейчас он многое пересмотрел, видимо, раз не толкает подобных речей на публику. Они оба сильно изменились. Повзрослели, хлебнули реальности и войны каждый по-своему, но так, что до сих пор в глотке першит от тины и вязкого, илистого, солоновато-железного её послевкусия. Это пришло не с теорией - нет, куда там. Голая практика, росчерки и кляксы шрамов, и хорошо бы только по коже. Эти зарастают, а позже и вообще истончаются - благодаря бурлящей в крови сыворотке. Их же беспокоят шрамы другие, их никто чужой не заметит, не обратит внимания. Только Баки уловит это в понуром силуэте в светлеющей окантовке кухонного окна, когда Стив медленно пьёт чёрный, без сахара кофе, который терпеть не может, и смотрит на просыпающиеся улицы Манхэттена. Когда думает, что слишком рано и все ещё спят, что никто не увидит. А потом вздрагивает, оборачивается на прикосновение руки - и улыбается коротко: виновато и очень печально. Нет в войне никакой романтики. И не было никогда. Это всегда означало лишь столкновение интересов, взглядов, мнений, идеологий. Это всегда было алое, заливающее глаза, марево, ужас и смерти, непрерывная вереница смертей тех, кто чаще всего не имел к первоначальной идее никакого отношения. Это просто то, что его, их натаскали делать лучше всего, и нечем тут гордиться. Нечему завидовать. Надо обязательно поговорить с Джоном, он уже достаточно большой, возможно, поймёт. А то ещё напридумывает себе ненужных идеалов. Если еще не…