Баки оборачивается от окна и смотрит на неё своим облегчённым вариантом пробирающего сканирующего взгляда. Словно раздумывает, стоит ли открываться, стоит ли говорить вообще хоть что-нибудь. И Наташа с удивлением понимает, что раньше, пару месяцев назад, точно бы не ответил. Даже головы не повернул бы. А она бы и не стала спрашивать. Смысл? Но она спросила, и Баки смотрит на неё, и он собирается ответить - Наташа осознает это по чему-то неназванному, но заметно теплеющему на дне глаз. Джеймса всё чаще хочется называть на манер Стива - “Баки”. Удивительно, как такому, как он, как бывшему агенту может подходить такое дурашливое и во многом детское прозвище. “Джеймс” ложится на язык неповоротливо, хотя это установленная им самим граница, которую он пока не отменял. “Баки” просится с языка тем естественнее, чем дольше взгляд Барнса остаётся живым, играющим и странно-тёплым. Всё же человека делают глаза, думает Наташа. Кто бы что ни говорил, но глаза выдают, глаза рассказывают без слов. Глаза выбалтывают самые сокровенные тайны, если дать им хоть немного воли. Они светятся и наполняют лицо одухотворением. У Наташи уголок губ тянется вверх, и она позволяет себе кривоватую улыбку.
- Мы едем сейчас по улицам, которые я не узнаю; хотя мы определённо бродили тут со Стивом в детстве, да и позже я… передвигался по ним не раз, - негромко говорит Баки.
- Не удивительно, - пожимает плечами Наташа, мягко сбрасывая скорость и выворачивая на дорогу, ведущую прямиком к пристани. - Прошло много лет.
- Я не об этом, - замечает Баки, снова отворачиваясь к окну и рассматривая проплывающий мимо светофор, перекрёстки и витрины небольших магазинчиков на первых этажах. Наташа напрягается на несколько мгновений - ей кажется, что всё. Больше он ничего не скажет. Но Баки вдруг продолжает:
- Я говорю о разных позициях видения. О том, насколько по-разному воспринимается одно и то же различными людьми. Я ведь часто бывал тут на миссиях, когда был подконтролен ГИДРе. Я знаю Нью-Йорк, пожалуй, лучше многих других городов. Я смогу добраться до нескольких секретных точек - заброшенные здания и склады, где можно отлежаться несколько дней и найти спрятанные боеприпасы или аптечку - даже если останусь без зрения или буду тяжело ранен. Я знаю местную систему канализации наизусть, Нат. И ты знаешь, я очень высоко оцениваю твои навыки, но я могу затеряться в любой момент так, что ты даже не поймёшь, когда именно и куда я делся. - Баки берёт паузу, но Наташа и не думает возражать. Она всё понимает и без объяснений. - Я просто задвигаю эти знания подальше как что-то, сейчас мне не нужное. Вообще не нужное. Намного интереснее просто сидеть и лупиться по сторонам, словно едешь тут впервые. Осторожно, красный.
Наташа вовремя притормаживает и старается не подать виду, что слова Баки достаточно остро заточены.
- Когда ты ребёнок, - продолжает Баки, пока они стоят на светофоре, - ты видишь мир с особенной точки. И это не только рост - всё кажется больше и выше, основательнее, чем взрослому. Это внимание к особенным, только ребёнку понятным деталям. Это определённо страхи. Но и надежды. Готовность к чуду при каждом повороте за угол. И вместе с этим невнимательность и разбитые колени, - загорается зелёный, и Наташа трогается, боясь спугнуть хоть слово из откровенной речи. Баки замолкает ненадолго, но он явно намерен выговориться до конца. - Когда ты снайпер с вычищенными мозгами и кодами подчинения вместо личности, ты воспринимаешь город как сложную систему координат, путей отхода, удачных и неудачных лёжек и просто потенциально опасным или же безопасным набором вертикалей и горизонталей в определённых плоскостях, как навязанные условия, в которые тебя ставят принудительно. Вот цель. Вот город. Работай.
Баки смотрит вперёд, а потом смотрит на Наташу. Его взгляд не холодный, но и не обдающий теплом, как когда он с родственниками или Стивом. Не такой. Совсем немного, но Наташу это задевает. На мгновение.
- А сейчас ты везёшь нас в Бруклинский Парк, и я понимаю, что бывал здесь тысячи раз, но верно и то, что я здесь впервые сегодня. Я смотрю по сторонам, не ребёнок, не снайпер. И мне вроде как нравится то, что я вижу. Всё совсем другое.
Наташа кивает и неслышно глотает загустевшую слюну. Она понимает его. Боже, как же хорошо она его понимает. Она покрепче сжимает руль пальцами с ярким маникюром. И на ноготках безымянных пальцев гордо блестят под слоем прозрачного лака щиты Капитана Америка.
Они едут дальше молча, но Баки не перестаёт думать на вдруг поднятую тему. Мысли роятся в голове, они не вызывают дискомфорта или болей, но их странно много, и они насквозь пронизаны воспоминаниями.
В их со Стивом детстве они видели в Бруклине только те вещи, которые могли их, детей, заинтересовать. Дома казались жутко высокими, а Бруклин Бридж Парк - необъятным. Они со Стивом знали наперечёт все булочные, где их по вечерам могли угостить оставшейся нераспроданной выпечкой. Это смешно, наверное, но Стив всегда подходил к стеклянным дверям один - тощий и мелкий, этакий болезненный мальчик с блестящими глазами, прилизанными набок пшеничного цвета волосами, и сердобольные хозяйки отдавали ему черствеющую выпечку, ни о чём не жалея. Стив отлично справлялся со своей ролью, он сам её придумал и учредил, не позволяя Баки и на шаг приближаться. Словно понимал, что стоит ему, крепкому задиристому оболтусу, появиться рядом - и им едва ли выделят и пару рогаликов. Стив всегда был крайне рационален. Они знали точно, рядом с какими подворотнями не стоит даже проходить, потому что для двух голодных мальчишек с булками, завёрнутыми в полу рубашки, это почти стопроцентные неприятности от более старших ребят. Они как-то добирались до пристани и садились на самый конец пирса, и смотрели в сторону Манхэттена. Люди ходили там бесконечным потоком в вечернее время, и обычно никто внимания на них не обращал. А они сидели на деревянном настиле, свесив ноги, слушали крики чаек и хрустели выпечкой, кое-что разламывая на кусочки и кидая в воду. Чайки ждали с нетерпением, белёсыми росчерками носясь внизу, их собиралась целая куча-мала. Они дрались за хлебные шарики - ни он, ни Стив не были слишком щедры на подношения, сами обычно ходили с урчащими животами. Но им нравилось смотреть на копошение чаек. А Стив пытался кидать куски самым неловким, но у них всё равно отбирали большие и сильные.
Баки криво усмехается самому себе, снова поворачивая голову прямо. Совсем скоро они приедут. Хлоя сзади что-то горячо доказывает Джону. А Наташа молчит. Ему кажется, что она единственная, кто не Стив и кто может достаточно хорошо понять его.
Сидя на пирсе и жуя булки, они со Стивом воодушевлённо ждали волшебного момента. Им обоим нравилось смотреть на закат. Солнце словно накренялось и выливалось с неба в воду Ист-ривер, делая её алой, оранжевой, золотистой, сиреневой. И всё это быстрыми мелкими мазками из-за ряби по воде, как на картинах классических импрессионистов. Зрелище завораживало каждый раз и никогда не надоедало. А ещё Баки всегда втайне смотрел на Стива - урывками, искоса. Потому что Стив, в широко распахнутых глазах которого отражался закат, был неприлично прекрасен. До того, что даже у него - мальчишки - сердце щемило. Он до сих пор помнил это как что-то невероятное. Он плакал, когда вернул эти воспоминания. Точнее, когда они обрушились на него ледяными и одновременно кипящими потоками. Воспоминания из детства оказались очень важными, ключевыми, чтобы поднять со дна другие, более поздние и зрелые. И во всех, совершенно в каждом из них был Стив.
Баки вдыхает чуть глубже. Наташа уже заруливает на парковку у входа в Бруклин Бридж Парк и ищет свободное место. Выходной. Даже на стоянке не протолкнуться.
Его никогда не волновало количество Стива в его прошлой и нынешней жизни. Он не задумывался об этом ни разу. Присутствие это было естественным и нужным, необходимым, как воздух. Ты ведь не мучаешься идиотскими вопросами, почему дышишь. Даже представить невозможно, как иначе. Стив просто был рядом, потому что так и должно было быть с ними двумя.
- Ула! - подаёт голос Хлоя, как только Наташа припарковалась и заглушила мотор. - Плиехали! Дядя Дзеймс, я хочу лозовую вату! И вон того летающего мифку! Мне мозно мифку сегодня?