Пусть бьют, лишь бы совсем не убили и не сковали наручниками! Да и приказа «убить» им явно не давали, иначе никто бы не заморачивался с пленением. Просто шмальнули бы из автоматов, и дело с концом. Ярость, конечно, плохой советчик. И в таких ситуациях хочется основательно отвести душу, вкладывая всю злость в силу удара. Лишь бы не пристрелили! Но не за тем меня ловили, чтобы тут же расстреливать.
Минуту или две меня били все трое. Однако вскоре один за другим они стали хвататься за лица и с криками падать ниц. Теперь уже трое нападавших, выпустив из рук оружие и душераздирающе подвывая, корчились на полу туннеля. Понимаю, неприятно… Но что поделать? Нечего было связываться с Мамбой! Я встал и спокойно вытер с лица кровь рукавом рубашки, смотря, как тела этих неудачников бьются в агонии. Кровь за кровь, зуб за зуб, око за око!
Нет ничего приятнее, чем наблюдать, как умирает твой враг! Особенно тот, которому ты в принципе не успел сделать ничего плохого. Прошло несколько минут, и всё было кончено. Отыскав свой пистолет, я собрал в кучу оружие и пошёл с небольшим обходом. Надо же как-то выбираться отсюда? Вскоре обнаружил в стене туннеля неприметную дверку, которая поначалу показалась незапертой, но я ошибся. Подёргав её на всякий случай, я вернулся назад и подошёл к Гроссману, чтобы проверить его состояние и решить, что делать дальше.
Гроссман уже начал приходить в сознание и, стеная, старался приподняться. Однако разбитая в кровь голова не позволила ему это, и он вновь откинулся назад. «Бедняга! — мелькнула первая мысль, но сразу же поспешно ретировалась, сменившись на: — Блин, да какой он бедняга⁈ Осёл он обыкновенный! Если это вообще не подстава.».
— Как вы себя чувствуете?
— Плохо, очень плохо. Кто же это на нас напал?
— Гитлер! — мрачно пошутил я. — Или его дух! Хотя не знаю, я не успел спросить, как он испустил свой дух.
— Их было, кажется, трое⁈
— Ну, тогда с ним были ещё и Гимлер, и Геринг. Три «Г», короче, напали.
— Вы шутите?
— Нет, я смеюсь.
— Ааа, — поднимаясь, сказал Гроссман, — вам тоже прилетело по голове, как я вижу? И даже побольше, чем мне. Ну, мне-то — старому дураку — поделом досталось…
— Поделом, — подтвердил я, — хотя вы ещё не старый, и вовсе не дурак. Не хотите ли объяснить мне, что тут сейчас произошло?
— Попытаюсь, — не стал отпираться Вернер. — Но только после того, как вы объясните мне: что случилось с нападавшими?
— Они спят.
— Спят⁈
— Да, вечным сном. Я владею уникальной техникой усыпления. Пришлось вот напрячься и, как видите, результат лежит перед вами. Не виноват я, они сами пришли. Верите?
— Верю! — сказал Гроссман и , наконец нашарив в какой-то коробке с инструментами фонарик и включив его, с трудом слез с дрезины.
Немного пошатываясь, он пошёл осматривать тела, которые мелко поддёргивались в предсмертной агонии, лежа неподалёку.
— Действительно, не жильцы. Вы страшный человек, Борислав. Как вы смогли это сделать?
— Да, я страшно добрый человек и помог им из чистого человеколюбия. Дабы их потом совесть за содеянное не мучила.
— Не думаю, что у них она имелась.
— Вот и я так решил. Потому и избавил от её последних остатков их останки. Хорошо получилось?
— Гм, а вы очень жестоки на самом деле.
— Африка вообще очень жестокое место. Мы даже почернели, чтобы выжить. Нас жрут мухи це-це, благосклонно не нападая на белых людей. Ещё на нас постоянно нападают дикие животные. А по количеству ядовитых зверей и насекомых наш континент вообще впереди планеты всей! Странно ожидать от нас милосердия и доброты по отношению к врагам. Ничего личного! Просто на меня напали и хотели то ли пленить и что-то поиметь, то ли пленить, допросить и убить. Я защищал свою жизнь и свободу. А может, и честь. Кто знает? И поэтому мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы мои враги не смогли осуществить задуманное. Заодно и вас спас. Цените!
— Да, я это оценил! Уж поверьте. Но всё же: как вы с ними справились?
— Молча и скрипя зубами. Хватит уже болтать, пойдёмте вперёд. Оружие я у них отобрал, вон оно всё, — я потряс пистолетом в своей руке, дёрнул плечом, на котором висел автомат и ткнул в небольшую кучку всякой всячины, что валялась возле дрезины. — Выбирайте себе по душе и идёмте.
— Хорошо.
Глядя на гримасу боли на лице Гроссмана, я понимал, что удар по голове не прошёл для него бесследно. Но чем я мог ему помочь? У меня с собой имелись исключительно яды. Об эликсирах я как-то не подумал, прихватив лишь один на всякий случай. Но в данный момент нужды в нём не было.
Я кинул взгляд на дрезину в надежде, что она заведётся. Ну, или её можно будет подтолкнуть, и она довольно легко покатится. Но, увы, машина оказалась довольно тяжёлой. А идти обратно в рабство, как мои предки по крови, и тянуть на себе ещё и Гроссмана я не захотел.Ещё раз наскоро обыскав трупы, пошёл вперёд, а Вернер потащился за мной, подсвечивая себе тусклым фонариком.
Мы шли по туннелю, и в гулкой тишине слышались лишь наши шаги, эхом отражаясь от полукруглых стен и возвращаясь к нам обратно. Зрение у меня уже полностью адаптировалось, и я без труда мог разглядеть в темноте не только рельсы и стены, но и видел далеко вперед. Чего нельзя было сказать о Гроссмане: х оть он и шёл с фонарём, но всё равно постоянно спотыкался, его шатало из сторону в сторону, и вообще: он изрядно замедлял меня. Может, пристрелить его?
— Идите быстрее, Вернер!
— Батареи садятся! Я почти ничего не вижу!
— А на что вам тут смотреть? Здесь нет голых баб, даже не надейтесь!
— Я уже слишком стар для любовных приключений! — несколько театрально прокряхтел он. — Вам говорили, что у вас весьма своеобразный юмор?
— Какой я, такой и юмор. Если я чёрный, то какой у меня должен быть юмор? Конечно же, тоже чёрный.
— Он у вас не чёрный, он у вас провокационный и не смешной.
— А мне как-то совсем не до смеха, товарищ Гроссман! У меня вся рожа в крови, как, кстати, и у вас. Дойдём, перестану шутить. А сейчас мне шутка жить и идти помогает, пусть даже шутка и не смешная. А если вы настолько умелый человек, то пошутите смешно. Так, чтобы я заржал во всё горло и перепугал всех местных духов! Заодно, может, и те испугаются, кого мы с вами ещё не видим, но кто собирается на нас напасть.
— Хм… Вы открываетесь с какой-то другой, неизвестной мне ранее стороны, Борислав.
— Это плохо.
— Почему?
— Потому что тогда мне стоит вас пристрелить, пока вы не узнали обо мне слишком много.
— Вы сейчас снова пошутили или всерьёз это мне сказали?
— Гм, вы же знаете, Вернер: в каждой шутке, есть только доля шутки, а остальное — правда.
Гроссман, судя по тишине сзади, остановился. Я обернулся и увидел, как судорожно он схватился за пистолет, который я ему вручил. Ну-ну…
— Успокойтесь, Вернер. Это был чёрный юмор. Если б я подозревал вас в чём-либо, то пристрелил бы сразу, ещё на той дрезине. А раз вы идёте со мной, значит, претензий к вам пока нет.
— Так… то есть, мне уже можно радоваться?
— Радуйтесь, разрешаю! Кстати, а вы верующий?
— Раньше был атеистом, — проскрипел он в ответ, снова шаркая ногами по бетонному полу, — а сейчас что-то мне стало не по себе.
— А-аа… Ну, тогда кричите: «Аллилуйя!», и на вас снизойдёт благословение или чудесное спасение. Если мы благополучно выйдем из этого подземелья, и вы сможете добраться до своей конторы, то считайте это божьим промыслом. Хотя вряд ли вы забудете это приключение. Это вам не штаны до блеска в кабинетах протирать. Вот она — настоящая полевая работа!
— Гм, а я не всегда штаны в кабинетах протирал, — чуть обиженно раздалось за моей спиной. — И если уж протирал, то совершенно точно не до блеска. Это, скажу я вам, какое-то неуважение к собственной заднице: ходить круглогодично в одних и тех же брюках.
— Быть может, вы правы. Чем же ещё вы занимались? — просто так, чисто из любопытства поинтересовался я.
— Служил своей стране, партии и народу, — отмазался он общими формулировками.
— И на каком же поприще служили? — не унимался я.