Переписка длилась минут пять, после чего я смял листок и сжёг его в пепельнице. Пришлось для правдоподобия даже раскурить сигарету, оставив её тлеть в пепельнице. После этого я отвёл Штрелеца к выходу, тихо спросив его в коридоре:
— Когда ждать ваших людей?
— Аппаратуру вы получили: она в трёх синих ящиках. Её, правда, немного, но вам вполне хватит и этого. Люди подъедут к вам в Москву 15 июля, остановятся в гостинице на краю города и позвонят вам в посольство.
— Хорошо, вот телефон, по которому они смогут меня найти, — я сунул ему бумажку с заранее написанным номером. — Я буду ждать. В Эфиопии тоже готовы принять новых переселенцев. Так что: вперёд, на покорение Чёрного континента! И он одарит вас не только болезнями, укусами ядовитых насекомых и невыносимым климатом, но и откроит новые цели и придаст смысл жизни. А заодно и обеспечит деньгами, чтобы воплотить эти цели в жизнь и дать удовлетворение чувствам и уму.
— Гм, — хмыкнул генерал Фриц Штрелец, не зная, как отреагировать на эту новость. Да и что тут скажешь? — Спасибо, восточные немцы этого никогда не забудут.
— Главное, чтобы они это хотя бы вспоминали! — грустно усмехнувшись, вспомнил я известную поговорку про то, что Родина тебя не забудет, но и не вспомнит.
— Немцы никогда и ничего не забывают, герр Баста.
— А забудут, так я напомню. Спасибо за совместные дела и помощь, — я протянул руку, и Штрелец крепко её пожал.
При этом он пристально смотрел мне прямо в глаза, словно хотел что-то там прочесть. Встретив точно такой же прямой взгляд, Фриц удовлетворённо выдохнул.
— Я надеюсь, у нас всё получится.
— Я тоже, герр Штрелец, я тоже.
Отпустив мою руку, он ушёл, оставив меня наедине с сотнями папок с секретными и совершенно секретными документами. Правда, для меня все они были не ниже грифа «особой важности» и «после прочтения забыть». Так, посмотрим, что они тут раздобыли… Разобрав папки примерно по годам и фамилиям, я сразу же отсеял дела, касающиеся последних событий, связанных с продажей оружия и взятками. И погрузился в чтение. Текст на немецком читал я медленно, потому как плохо его знал. Однако повышенная скорость тут и не требовалась, иначе многие любопытные детали могли ускользнуть от моего внимания.
Было тут много чего интересного и про Шеварднадзе, и про Горбачёва, и про Ельцина. В основном стенограммы переговоров, которые не попали в протоколы по цензурным соображениям, аудиозаписи телефонных переговоров и устных высказываний. Естественно, к кассетам прилагался и портативный магнитофон японской фирмы. А вот времени, чтобы прослушать весь материал у меня не было: пора лететь в Москву.
И это только нищему собраться — лишь подпоясаться! Мне же предстояло решить: какими окольными путями добираться до Москвы и как поступить с теми сокровищами, что так неожиданно на меня свалились? Их ведь однозначно надо вывозить. А ещё, Люба беременна, но брать её с собой нельзя. Придётся ей здесь рожать, а потом выезжать в Эфиопию. Но не сейчас и не сразу, и вообще, ей лучше не светиться, это может быть опасно.
Предстоял непростой разговор с Любой. Чем-то моя жизнь стала напоминать жизнь пресловутого Штирлица. А Люба всё больше и больше походила на радистку Кэт.
— Люба, — начал я непростой разговор после того, как приехал к ней. — Мне придётся снова исчезнуть и исчезнуть надолго. Моя страна ведёт войну, а я занимаю в ней довольно высокий пост. Я уезжаю пока в СССР, а оттуда в Эфиопию и ещё, возможно, куда-нибудь. Вызывай маму к себе, тебе помогут её перетянуть сюда. Деньги у тебя для этого есть. Родишь, оставайся здесь, пока я не появлюсь и не заберу тебя, либо не дам знать, что пора ехать. Думаю, что это случится, когда нашему ребёнку будет уже годик.
— Я хочу быть рядом с тобой, Иван!
— Я тоже хочу, но рядом со мной опасно, не буду скрывать, тебя могут и убить, и взять в заложники. Так получилось, что чем дальше, тем становится страшнее. Я могу сделать так, что ты сможешь остаться здесь и тебя не найдут, но для этого нам нужно порвать все связи и не общаться даже телеграммами или письмами.
— Я так не смогу, Ваня, — тихо сказала Люба и залилась слезами.
— Я понял, ладно, будем решать по-другому. Тебе рожать через пару месяцев, — глянул я на огромный уже живот супруги, которая явно ждала двойню. — Ладно, разберёмся. Держись и помни, что я всегда с тобою рядом.
Положив широкую ладонь на белый живот супруги, я крепко поцеловал её, и ещё, и ещё раз. С трудом оторвавшись от её пухлых губ и чувствуя на губах солёный привкус её слёз, я ушёл. На душе было очень гадко, и я чувствовал себя последней сволочью. Да, наверное, им и являлся. Ни семьи толком, ни страны, так болтался между небом и землёй, и всё ради того, чтобы снова построить большое государство. Зачем это мне сейчас? Не знаю, трудно остановиться, трудно. Власть — это как наркотик, самый сильный в мире наркотик.
Да, но другого пути уже нет. Распорядившись о том, как и куда вывезти имущество, я взял с собой самое ценное и уже в обед направился на посольской машине в сторону Польши. Доехав до Варшавы, сел на самолёт и через несколько часов вышел в аэропорту Домодедово.
Москва встретила меня жарой, сильным восточным ветром и неким едва уловимым запахом приключений и эпохальности грядущих событий. Всё же я помнил то, что произошло в прошлой жизни в августе 1991, по рассказам и учебникам истории.
Вообще в России новой формации август долгое время считался чуть ли не проклятым месяцем: то ПУТЧ, то дефолт, то теракт, то ещё какая катастрофа. И вот сейчас близилась развязка очередного узла истории и крах великой страны. Бездарная развязка и унизительный крах. Есть ли у меня силы и возможность сотворить что-нибудь эдакое, что помогло бы если не предотвратить, то хотя бы облегчить участь её несчастных граждан? Вряд ли… Но почему бы не попытаться? Всё ведь можно переделать (хотя бы в мечтах) моими тёмно-коричневыми руками.
Сумел же я создать «Чёрный отряд»! Пусть пока слабый и сырой, но он вполне неплохо показал себя. Осталось лучше обучить людей, и можно снова в бой. Неужели я не смогу сделать Чёрный Союз? Да я его уже делаю! Правда, не здесь, а в Африке.
Жаль, что в СССР ничего подобного не замутить. Там и так в результате событий 1991 года стало только хуже. Был Шеварднадзе, стал после череды проходных министров… ну, сами знаете кто. И лишь война всё расставляет по своим местам. Тогда и маски сбрасываются, и фамилии предков неожиданно вспоминаются. Ну, или всплывают…
В столицу я въехал на посольской машине, буквально юркнув на заднее сиденье чёрной «Чайки», нет «Волги». Мимо проносились городские пейзажи, и в тон им в моей голове мелькали разные мысли. В Москве постепенно начал образовываться и даже шириться эфиопский бизнес: продавали кофе в зёрнах, какао-бобы и какао-порошок. Но на этом пока всё. Эфиопия разорена войной.
Неплохо бы шоколадную фабрику «Красный октябрь» выкупить и назвать её «Чёрный октябрь». Хотя нет, не поймут: слишком грубо. Тогда другую шоколадную фабрику, которая имени Бабаева. Назвать её «Дед Бабай» или «Дед Бинго». Ну, и там соответствующий антураж на обёртках. А то, получается, фабрика с 19 века существует и создал её пензенский крестьянин Степан Николаевич, сам себя выкупивший из крепостничества и сам себе взявший «кондитерскую» фамилию Абрикосов. А фабрика носит имя какого-то Бабаева. Несправедливо!
В общем, пока ехал, сам себя развлекал на заданную тему. Как говорится: сам шучу, сам и смеюсь. Планов громадьё: электростанций понастроить в Эфиопии. И желательно за счёт русских. А как иначе? Всем можно, а мне нельзя, что ли? Я хоть достойную зарплату платить буду. Заодно и всем известный принцип реализую: от каждого по способностям — каждому по труду. Зачем лозунгами кидаться, если их можно воплотить в действительность?
Ещё надо бы наладить поставки эфиопского джина «Baro’s». А то вскоре хлынет сюда всякая дрянь, вроде ликёров химических, спирта Рояль или водки польского разлива и такого же качества. Так хоть не отравятся. Ох, что-то меня понесли песчаные умёты. Хватит уже мечтать, вот доеду до посольства и начну толком разбираться в делах насущных. Я уткнулся взглядом в автомобильное стекло, ни о чём больше не думая и не напрягая зря мозг. А в это время…