— Тебе еще долго жить на свете. Ты еще узнаешь, что те, кто уезжает, возвращается. А тот, кто уходит, никогда.
Я понимаю, о чем он говорит, и сердце мое пустеет от горя.
— Ты никуда не уйдешь, — говорю я ему, — и я никуда не уйду, я только уеду и вернусь. А ты будешь сидеть и ждать меня как…
— …как Пенелопа, — подсказывает Прокоп. — Дурища, по-моему, была эта Пенелопа. Сколько она ждала?
— Сколько надо, — отвечаю я. Мне не нравится, что он опять хочет отделаться от меня болтовней. — Прокоп, давай серьезно.
— Давай, — соглашается он. — По блату я ничего и никого не устраивал. Странно, что ты этого не заметила. И я вряд ли рекомендовал бы тебя сейчас в проектный институт. И вообще тебе самое время пожить среди людей.
Я стараюсь попасть ему в тон:
— Надо мне скорей становиться взрослой, самостоятельной. Не сердись, но ты и Марья оберегали меня от жизни, очень любили. А любовь не обучает.
Мне очень хочется успокоить его, я повторяю Марьину фразу о любви, которая не обучает, и удивляюсь его словам:
— Любовь обучает. Больше, чем что-нибудь иное. Только мы плохо учимся. А насчет того, что надо скорей становиться взрослой, ты не спеши. Не спеши.
КАК БЫЛО — НЕ БУДЕТ
Когда Натка соглашается со мной, поддакивает, ей жалко себя до слез. И вид у нее в такие минуты фальшивый: ей не только жалко себя, но еще и стыдно. И мне становится не по себе, когда она вытягивает из себя согласие. Я говорю:
— Ну что ты, Натали, мучаешься? Тебе ведь хочется спорить. Твой организм так устроен, что ты дня не можешь прожить, чтобы на ком-нибудь не разрядиться.
Натка смеется. У нее легкий характер: спорит до белого дыма в глазах, а скажешь вдруг смешное словечко, она и захохочет. Я так не могу. Я, по Наткиному выражению, не умею спорить возвышенно, перехожу на личности и каждый острый разговор заканчиваю банальной ссорой. Недавно мы поссорились из-за природы. Я сказала то, о чем говорят все: что природа гибнет и что я все-таки пойду, наверное, на биологический. Хорошо, когда даже маленькую работу освещает большая цель. Я буду спасать природу. Натка сразу почувствовала добычу и, как кошка на мышь, бросилась на меня:
— От кого спасать?
— От людей. Ведь это мы ее уничтожаем.
— Как ты ее будешь спасать?
Я разозлилась на Натку. В каждом споре у нас получается так, что она нападает, а я отбиваюсь.
— Я буду учиться этому. Пять лет. Меня научат, как это делать.
— Этому не надо учиться, — Натка высокомерно взглянула на меня, — это без всякого учения знает каждый. Спасти природу невозможно.
И пошло-поехало. Натку засасывало родное болото спора.
— Ты как попугай, — тянула меня за собой в это болото Натка, — произносишь чьи-то слова, а собственная голова гуляет. Что такое человек? Человек — сам природа. И то, что он делает, если даже неразумно, то закономерно. Вот здесь когда-то был лес, а теперь город. Была большая река, а сейчас речушка. Пройдет время, и этой речки не будет. Все в природе и без помощи человека рождается и умирает.
— Но можно ведь помочь природе, пусть и речка, и лес живут свой естественный век.
— Человеку это не надо. Человек хочет так помогать природе, чтобы выкачать из нее побольше. А права у него такого нет. Кто ему дал такое право? Разум? Еще неизвестно, что о нас думают звери и деревья.
— Не умничай, Натка, — отбивалась я. — Человек — главное достижение природы. И поэтому он несет ответственность перед ней. Дойдет до того, что в зоопарках будут аквариумы и на них таблички: «Судак», «Щука».
— Зачем человеку рыба? — разъярилась Натка. — Нет, ты гляди мне прямо в глаза и отвечай: отчего так заботится человек о рыбе? Любит ее, как меньшую сестру? Уважает ее образ жизни? Рыбе, между прочим, все равно, где погибать — в отравленной воде или на сковородке.
Спорили мы часа три. Я выдохлась — и возненавидела Натку. Бедные дети, которых она будет учить. Уж она им заморочит головы. Одно для них спасение: что еще год впереди и Натка за этот год, может быть, передумает поступать в педагогический.
Но вряд ли она передумает. С седьмого класса Натка — в окружении детей. Вечно у дверей нашего класса поджидают Натку девочки и мальчики с серьезными, преданными глазами. Она их уводит по воскресеньям на стадион или за город, а в такие дни часто приходит к ним после уроков, и они о чем-то долго разговаривают.
Дома у нас Натку любят и ставят мне в пример. Папа зовет ее «капитаном». Когда она приходит, он появляется в столовой, садится в кресло и задает всегда один и тот же вопрос: «Ну так что, капитан, будем делать?» Натка каждый раз отвечает по-разному, папе нравятся ее ответы, и они, как два заговорщика, перекидываются своими малопонятными фразами и очень друг другом довольны. В тот день, когда мы с Наткой разругались из-за природы, она на его вопрос ответила:
— Будем спасать природу.
Папа пожал плечами, что означало: вот как? В этом что-то есть. И спросил:
— А кто будет спасать вас?
— Нас спасут знания, — ответила Натка.
Папа не знал про наш спор, и вопросы его полетели в другую сторону:
— А как ваши знания толкуют радость? Что есть радость на современном этапе развития человека?
— Радость на всех этапах, — без запинки ответила ему Натка, — понятие чисто математическое. Рождаешься ты, а не кто-то другой, который мог бы родиться вместо тебя. Один шанс из миллиона или миллиарда. Теория вероятности. Мы ее еще не проходили.
— Завидую вам, «капитан». Значит, кораблик идет своим курсом и ветер в паруса?
— И чайки над головой, — сказала Натка, — и волны за бортом, и небо в звездах.
Красиво они тогда поговорили. Мама вышла из кухни и прервала их высокий диалог.
— Наташа, Катя, — сказала она, — идите пить чай.
Моя мама любит, когда мы сидим с Наткой на кухне. Она говорит: «Когда у вас будут свои дети, вы поймете, какое это счастье — стоять в сторонке и смотреть, как твоя дочь и ее подруга едят».
Наткина мать тоже любит, когда я появляюсь у них. Она работает в библиотеке. Живут они в маленькой комнатке коммунальной квартиры, живут дружно, как две сестры, и соседи говорят, что Натка похожа на старшую сестру, а мать — на младшую. Когда я прихожу к Натке, ее мама часто спрашивает у меня: «Катюша, может, ты мне объяснишь, куда улетучиваются деньги?» Я могла бы ей объяснить, да она сама не хуже меня знает, что все дело в ее характере и небольшой зарплате. Натка иногда заводит тетрадь, пишет на голубой обложке красный заголовок: «Расходы», и пытается научно проследить, куда улетучиваются деньги. В левой колонке она подсчитывает, сколько стоит квартплата, прачечная, мыло, зубная паста, в правой — хлеб, картошка, сахар, масло… Но вдруг приходит ее мама и кладет на стол пакет, из которого торчат желтые рога бананов. Натка радуется, мы усаживаемся за стол и, как три веселые обезьяны, смеемся и опустошаем пакет. После этого Наткина рука не может вывести в тетрадке слово «бананы», и научный подсчет прекращается.
Моя мама считает, что жизнь у Натки трудная и что из таких девочек, познавших в детстве что почем, вырастают настоящие люди. А такие, как я, не умеют ничего ценить, и поэтому неизвестно, что из меня получится.
Я обычно не спорю с мамой. Для споров у меня есть Натка. Мне хватает ее для этого дела. Маме я говорю:
— Почему ты не родила еще одного ребенка? Теперь твоя жизнь целиком сосредоточена на мне.
Мама пугается:
— В твои годы я была совсем другой. В твои годы мне бы и в голову не пришло так отвечать матери.
— Каждый человек похож сам на себя, — отвечаю я ей, — и при чем здесь твои и мои годы?
— Ты меня не запутаешь. Все дело в том, что вас всех распустили, закормили и заласкали, в результате выросли элементарные дурехи.
Все-таки ей удалось втянуть меня в спор.
— Не все мы дурехи, твоя любимая Натка очень даже положительная личность.
Вошел папа.