Мигай ждал Балалайку.
— Посветлело; спадет туман с глаз и поеду, как раз к сенокосу… Если мамки нет, не приехала, один возьмусь; к приезду чтобы, как до голоду. И улей пчелиный поставлю, клевер медовый в огороде посею, загон целый. Землю бы без меня, ту, что прирезали в дележ, суседи не запахали… Да совет, чай, не даст… Светло, светло, а людей не вижу… Где я?..
Зажгли электричество, и в глаза Мигая точно желтую бумагу вложили.
— Где я? — пошарил рукой, человека задел…
— Сиди, мальчик.
— Человек — рядом, а не вижу… а… а… туман-человек… темнеет… Егорку бы!.. слюной глаза тронуть… а… а… Егорку бы!.. темнеет…
— Не спишь? — пришел Егорка.
— Егорка, Егорка, темнеет… слюной!..
— Сичас, исцелять будем… раз, два, прозрел?
— Не вижу, потухло все. Электричество горит?
— Горит… не берет… еще раз-два… теперь видишь?
— Люди… Где ты, Егорка? Где? За спиней у меня?..
— Перед самой физиономией…
— Потухло… ушел свет, Егорка, руку!.. — потянулся ослепший Мигай и крепко схватил Егорку за рваную рубаху…
— Не упасть бы — глубина бездонная…
— Плох я чудотворец.
— Ушел свет, нет ничего, нету… — и ослепшие глаза заплакали, — Нету… падаю. — Рукой с расщепленными, ищущими пальцами бродил кругом. — Где я, где? Егорка, где ты, чего стало?..
— Ничего. Свет погас у тебя. Ослеп ты…
Нашел холодную стену Мигай.
— Есть, есть, стена — не упаду…
— Не упадешь — пол крепок.
Радовался Мигай стене. Руки дрожали, хватались за камень и скользили.
— Не упаду, есть, есть… Мы на Казанском?
— На Казанском.
Умерли глаза у Мигая, но поворачиваться не перестали: бегали, как красные желваки. Шумно было, звонки и выкрики: «Поезд на Рязань», «в Арзамас!» Холодно от каменной стены, и есть хочется. Голод остался, а свет ушел. Не стало людей. Дня и ночи не стало, и вывески «Остерегайтесь воров» нет… И плаката «Помоги беспризорному ребенку» не видно.
— Я петь пойду. Веди, Егорка.
— Идем, поводырь — я… Граждане, товарищи, дорогу слепому певцу!
Пробирались среди вокзальной сутолоки. — Мы где?.. На площади?
— У багажной хранилки.
— А будто далеко-далеко зашли в темный бор… Теперь?
— У двери… К ступеням подходим, — осторожно, гляди!..
— Гляди?! Я… Гляди?..
— Эх, балалайка я пустая… Гляди… Забыл, что слепого веду, а поводырь! Здесь трамвай… вот стань, та-ак… пой.
Пел Мигай.
— Граждане, товарищи, слепому, несчастному, откликнитесь!.. — выкликивал Егорка и обходил с фуражкой.
— Балалайка, ослеп он? — подошли вокзальные ребята.
— Вполне. С поводырем…
— Как?
— Его спроси…
— А, ну, пусти одного…
Балалайка выдернул руку.
— Падаю, стена здесь… Расшибусь я… Егорка!..
— Здесь. Чего пугаешься?!
— Верно, не видит…
— Смотри вот… — Балалайка отвел Мигая к мусорному ящику. — Здесь остановка, пой!..
— «Засвистали казачонки в поход с полуночи».
— Ха, ха, ну, что?
— Балалайка, будет тебе. Не пой ты, — он тебя к мусорному ящику привел, смеется…
Посадил Балалайка Мигая к заборчику у Рязанского, сам за хлебом ушел. Принес.
— Еще я схожу по делу, не ходи ты, — под трамвай попадешь…
Сидел Мигай, — кругом ночь. Половиной живет Мигай. Прежде дома были, трамваи, часы на Рязанском, на Николаевском и на Ярославском, на всех трех, теперь одни звонки да шум остались, Будто люди, дома, лошади бегут, торопятся в испуге и вот-вот задавят слепого Мигая, а он не знает, не видит, куда спрятаться.
Балалайка с ребятами дрова крадет с путей. Забыл Мигая… Ночью стоял, как кино на крыше американскую жизнь показывало… Когда вспомнил Мигая и вернулся, на том же месте нашел его…
— Некогда было, — дела; у одной девчонки багаж украли, вот все и бегал, искал, нашёл-таки, — пустил утку Балалайка.
— Поедем домой, Егорка?
— У меня нет дому, бездомный я.
— Ко мне.
— Поедем.
— Скоро?.. К сенокосу бы!
— К сенокосу!.. Без глаз немного накосишь.
— Сегодня, сейчас, поедем?
— Поезда в Чувляндию ушли все, завтра дожидайся.
Обвел Мигай глазами, часов не нашел.
Балалайка думал: «Меня калачом из Москвы не выманишь… в Чувляндию — редьку есть, а один ты не уедешь. Пожалуй, совсем не попадешь домой. Все равно ослеп — не видит: провезу на трамвае и скажу приехали в Чувляндию… На любую утку пойдет!»
Заснули Мигай и Балалайка в вокзале.