— Ну?!
— Вѣдь перевѣнчавшись-то она со мной жить будетъ внизу, у меня въ каморкѣ. Я про Еликаниду. Такъ когда требуется ребеночка покормить, она къ вамъ наверхъ прибѣгать будетъ, — предложилъ швейцаръ, — А при ребеночкѣ нянька взамѣсто ея.
Колояровъ побагровѣлъ.
— Да ты никакъ съ ума сошелъ! Съ ума сошелъ или дурака строишь! — закричалъ онъ. — Какое-же это будетъ молоко у ней, если она съ тобой жить будетъ? Уморить ты ребенка хочешь? Уморить? Пошелъ вонъ! Я съ тобой, какъ съ хорошимъ честнымъ человѣкомъ разговариваю, а ты эдакія слова… вонъ!
Швейцаръ опѣшилъ.
— Виноватъ, ваше превосходительство… Что-же я сказалъ?.. Я отъ чистаго сердца… — проговорилъ онъ.
— Дуракъ… совсѣмъ дуракъ… Неотесъ… А еще въ гвардіи служилъ, — продолжалъ Колояровъ. — Уходи, уходи… Я вижу, съ тобой нельзя разговаривать, какъ съ порядочнымъ человѣкомъ.
— Виноватъ, ваше превосходительство, простите… Но я не зналъ… — бормоталъ швейцаръ.
Швейцаръ обернулся по военному и вышелъ изъ кабинета.
XIII
Колояровъ перешелъ изъ кабинета къ женѣ въ спальню. Тамъ уже сидѣли двѣ бабушки и наперерывъ передавали ей все, что слышали онѣ, подслушивая у двери кабинета. Жена была въ ужасѣ.
— Никакія увѣщанія не подѣйствовали, — сообщилъ онъ женѣ о швейцарѣ. — Я сулилъ ему сто рублей — онъ остался непреклоненъ. И представь себѣ, что онъ мнѣ предложилъ!
— Я все слышала около двери, все ужъ передала твоей женѣ,- перебила Колоярова мать его.
— И я слышала. Я чуть въ обморокъ не упала при его словахъ, — заявила мать Колояровой. — Онъ будетъ отпускать Еликаниду кормить ребенка, когда ужъ она будетъ жить у него въ швейцарской! Вы не можете его привлечь за эти слова къ суду по какой-нибудь статьѣ? — спросила она зятя. — Вы юристъ.
— Да, но къ сожалѣнію такой статьи нѣтъ.
— Что-же намъ дѣлать теперь, Базиль? — воскликнула почти въ отчаяніи Екатерина Васильевна.
— Послать за докторомъ Федоромъ Богданычемъ и просить подыскать намъ новую мамку, мамку съ молокомъ, соотвѣтственнымъ возрасту Мурочки. А Еликаниду выгнать вонъ, выгнать съ позоромъ.
— Непремѣнно съ позоромъ! — подхватила бабушка Александра Ивановна. — Надо сдѣлать такъ, чтобы она чувствовала. Прогнать въ примѣръ прочимъ.
— Но, Бога ради, говорите тише! — перебила ихъ Екатерина Васильевна. — Нельзя раздражать Еликаниду. Иначе она, узнавъ объ этомъ, Богъ знаетъ, что можетъ сдѣлать ребенку. И наконецъ, мнѣ кажется, надо теперь попробовать еще разъ уговорить Еликаниду остаться.
— Да вѣдь ужъ пробовали. Она-то тутъ главнымъ образомъ и егозитъ, — сказалъ Колояровъ.
— Ты ей еще не предлагалъ, Базиль, сто рублей. Предложи ей больше.
— Безполезно. А впрочемъ, чтобы тебя утѣшить — изволь.
Вся компанія тотчасъ-же отправилась въ дѣтскую.
Еликанида сидѣла у себя на постели и кормила ребенка грудью. Она виновато потупилась при входѣ въ дѣтскую четырехъ лицъ. Она ужъ ждала нагоняя. Супруги Колояровы и бабушки важно разсѣлись на стульяхъ. Екатерина Васильевна дернула мужа за рукавъ и шепнула ему:
— Ты помягче. Ты не раздражай ее. Она грудью кормитъ.
Колояровъ началъ:
— Мы пришли сюда съ послѣднимъ увѣщаніемъ къ тебѣ, Еликанида. Прямо съ родительскимъ увѣщаніемъ… Ты молода, не опытна и, прости меня, глупа…
— Я дура, баринъ, совсѣмъ дура, я это знаю, но что подѣлаешь, коли ужъ такая судьба пришла, — проговорила Еликанида, не поднимая глазъ.
— А дура, такъ должна слушаться старшихъ и умныхъ людей. Здѣсь есть лица, которыя могутъ годиться тебѣ въ матери — вотъ, напримѣръ, моя мать и мать жены моей…
— На этомъ очень мы вами, баринъ, благодарны, даже очень благодарны, но ужъ свадьба…
Колояровъ переглянулся съ женой и подмигнулъ ей: дескать — видишь? и продолжалъ:
— Ты когда хочешь уходить отъ насъ?
— Ахъ, баринъ, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Вѣдь вѣнчаться надо. Мясоѣдъ нониче короткій.
— Но, однако, черезъ сколько дней?
— Да денька черезъ три ужъ извольте. Я за это, баринъ, вамъ въ ножки поклонюсь. Очень ужъ нудно мнѣ жить у васъ, коли такое я дѣло задумала. Сама-то я здѣсь, у васъ, а сердце-то мое тамъ, внизу у Киндея Захарыча.
— Послушай… Вѣдь это-же не любовь… Онъ тебѣ не пара. Онъ въ отцы тебѣ годится.
— Законъ, баринъ, законъ. Говорила-же я вамъ, что вѣнчаться будемъ.
— Но чтобы тебѣ отложить вѣнчанье мѣсяца на четыре, пока не откормишь Мурочку?
Еликанида подняла глаза.
— Охъ, нѣтъ, баринъ! Я зачахну… Гдѣ тутъ четыре мѣсяца! Ужъ задумали, такъ окрутиться надо, — сказала она. — Окрутиться и за хозяйство приняться.