Петька вдохнул полной грудью, дыхание в Петькиной груди замерло, и впервые за много лет сердце его, измученное страстями, горестями, суетой забилось из плена ребер в поисках правды.
-Что же делать? Как же мне жить то теперь? Без рода, без племени. Не нужен никому. Раньше до седьмого колена поминали предков, держались корнями своими, а теперь? Один ведь, один остался.
Положил икону на крышку ящика. На дне лежали книги. Он уловил еле заметный запах, так знакомый ему с детства. Запах пожелтевших страниц. Это были мамкины книги: Молитвослов, Псалтырь и, наконец, ее старенькая Библия, которая досталась ей еще от деда, громогласного купца. Она рассказывала о нем как-то в детстве, что дед был силищи необыкновенной. Верующим глубоко и истинно. Успешный был купец, торговал льном, гречкой, медом. Деньги лишние не пропивал, строил церковь в деревне. Стой, эту, что в детстве порушили? Да. Дела. Его Библия, деда. Открыл. Из книги выпал листок, исписанный мелким округлым почерком. Сел на матрас, под спину Пашкину куртку подоткнул. Почти кресло. Стал читать:
«Душа моя, душа моя… раскрой глаза и поднимись с греховного ложа. Решись служить Богу живому и истинному, как ты служила доселе идолам страстей. А все прочее уже готово к твоему спасению. Готово Евангелие для вразумления тебя во всех случаях жизни, готова драгоценная одежда заслуг Христовых для прикрытия твоей духовной наготы, готово тело и Кровь Сына Божия для насыщения твоего глада, готов елей и бальзам для уврачевания твоих ран, готова всемогущая благодать Духа святого для подкрепления твоих слабых сил, готов малый венец для увенчания твоих малых подвигов.
-Неужели дед писал? Нет, почерк женский. Мамка. Мамкин почерк, точно.
«Душа моя, душа моя… раскрой глаза и поднимись с греховного ложа. Решись служить Богу живому и истинному, как ты служила доселе идолам страстей.
-Мамка – мамка, зачем ты так рано ушла? Зачем оставила нас с братом? Несмышленыши слепые… Где взять силы подняться с греховного ложа, о котором тут пишут? Как избавиться от страстей? Ведь без водки жить не смогу. Правда… Говорю Зинке, что смогу, что она во всем виновата, что пилит. А сам? Сам без бутылки ни дня. Придумываю себе всякие оправдания. Типа, подумаешь, ну выпью, могу и не пить, но выпью. А что делать? Выпьешь, легче становится. Вот скажу сейчас, здесь, на этом чердаке, что пить не буду больше. И что? Что делать буду? Что в этой деревне делать? Дом один не подниму. Работать негде. Курей завести? С Зинкой ругаться? Пойти к ней в батраки, как Пашка? Дешевой рабочей силой ценой в поллитру?
Есть Надежда, Надюшка из детства. Не признавался себе, что любил ее когда-то. Если бы с Пашкой тогда в шалаше глупую клятву друг другу не дали, может быть, были бы они с Надюхой. Она ведь светлая какая. Разве смог бы ее обидеть? Может, и не поздно еще. Одна ведь. Только, что я ей дам? Одними воспоминаниями сыт не будешь. Того Петьки и той Надюшки – сладкой юшки уже давно нет. Нет. Ничего нет! Не нужен никому. Только мамке. Всегда была рядом. Только мы тебя не слышали, слышать разучились совсем. Спасибо, хоть сейчас в родной дом привела. Что же мне делать? Как же жить? Икона твоя? Ехать с ней в город? А там что? Все сначала. Здесь оставаться? Как жить? Что делать?
Он так и уснул с иконой в руках. Впервые за последние годы уснул, как в детстве, тихо и спокойно.
***
На улице было темно, когда он спустился с чердака. У Зинки горел свет. Тихонько, чтобы не попасться на глаза, отнес ей лестницу, прислонил к сараю.
-Эй, кто там? – вышла из дома.
-Да я. Лестницу поставил.
-Что, как вор крадешься. Брал громко, возвращаешь тихо?
-Переживательная ты женщина. Переживала, что совсем не верну. Вернул – опять не так.
-А спасибо? Забор обещал поправить, картошку посадить?
-Сына вырастить и дом построить?
-Шутки тебе.
-Да какие шутки.
-Ну что решил? Остаешься, в город поедешь?
-Не знаю еще.
-Утро вечера мудренее. Может, есть хочешь? Картошка с ужина осталась, огурцы соленые, целую трехлитровку открыла – самой не съесть.
Пашка сглотнул слюну. Есть и правда хотелось.
-Ну, пошли, не бойся.
-Чего мне бояться? Это ты бойся. Чужой, с улицы. Ночь на дворе.
-Да какой ты чужой! Ты же копия Пашка. Слышал же, как визжала? Думала – он с того света вернулся - картошку помочь да и забор поправить, завалился.
-Шутки у тебя. Ты, прости, Зина, не пойду я. Домой надо.
-В город возвращаешься?
-Да какой город. Говорю, домой…
***
-Надька, Надюшка, рыбья юшка!