-Какой тебе Петька? Петр Палыч.
-Знаю Палыча твоего.
-Но-но! Не скрипи, не осуждай. Знаю, что подумал. Пьет. Да, пьет. Без корней остался. Корни там, в доме с заколоченными окнами. Ты видел дерево без корней? Так, кустик.
-Да. Безнадега полная, Петрович.
-Да не безнадега! Не безнадега! Икона мамкина там в деревне на чердаке. До сих пор лежит. Боюсь я. Не сплю ночами. Дом тот вот – вот завалится. А икона, она там. Ждет.
-Так и ждет?
-Ждет.
-Не дождется. Петюня, небось, атеист.
-Да кто его разберет? Пленный он.
- Как это?
-А так, раб. К водке попался. Все, с концами. Пожизненное заключение. Отбывает срок. Сколько там осталось, один Бог знает. А дома там, в деревне, «Неупиваемая чаша».
-Что это?
-Эх, темнота. Икона Богородицы, заступницы вот таких сирых пленников. Знала бабушка его и матушка, что страдали мужики с роду от этой напасти, вот и появилась в доме эта икона. Спасала по молитвам и вере.
-Что икона? Доска разрисованная. Напридумали.
-Эх ты! А еще дом! Икона – живая. Она же душа поколений. Икона – Евангелие в красках. От иконы льется евангельский свет. Это видеть надо. Не смотреть, а видеть.
-Откуда она явилась?
- В 1878 году одному крестьянину Тульской губернии. Пьяница был горький. Таких на Руси в то время единицы были, не то, что сейчас. Пропил все. А ведь мастеровой был человек. Водка сгубила. Даже ноги отнялись. Приснился ему старец однажды, посоветовал добраться до Серпухова, до мужского монастыря.
-И что он, послушал?
-А куда ему было деваться? Добрался с помощью добрых людей. Упал перед нею, Матушкой, молился. Долго молился. Не осталась она равнодушной к его молитве. С тех пор как отрезало. Ни капли в рот не брал. Подвизался в монастыре. Дело нашел себе по сердцу. У него ведь руки были – золотые. С тех пор в Серпухов народ идет, к «Неупиваемой чаше». Почти сто сорок лет икона исцеляет. А ты говоришь – доска.
-Внушение! Сейчас еще круче. Кодируют!
-Эх ты, темнота! Круче! Кодируют! Не дай Бог такое. Кодирование – тот же плен. Все равно сам за себя не отвечаешь. Тебя кодируют, как подопытного кролика. Тобой распоряжается кто-то. А ты? Сам ты кто? Сам ты для чего? Можешь принять решение. Можешь?
- Тише ты! Не кипятись! Чего заскрипел? Люди спят.
-Да знал я одного закодированного. На год сдался. Терпел, а год прошел, бегом помчался за бутылкой. Это болезнь. А мы все осуждаем – пьяница, пропойца, пьянчуга, пьянь подзаборная, алкаш, выпивоха, тихий алкоголик. Все ругаем, все измываемся. А ты представляешь, что кто-нибудь будет обзывать так астматика или язвенника?
-Сравнил. Эти же по своей воле. Никто их пить не заставлял. Ну, твоего Петюню, то бишь, Петра Палыча.
-Душа болела у Петюни. Душа. Вот он ее в водке и отмачивал. Деревенский Петюня, оторвался от дома, от корней, от икон, от брата близнеца. Сиротой остались рано: батька, за ним мать через несколько лет потеряли. Хорошо, тетка пригрела. Да все равно, родную мать разве заменит кто-нибудь? Батьки нет - полсироты, а матери нет – полная сирота.
-Это так, с этим не поспоришь.
-Да еще реклама эта кругом. На соседнем доме, где магазин «Чарка» плакат на всю стену:
«С нами даже будни становятся праздником!»
-Не врешь? Так и написано?
-Чего врать! Так и написано. Покупай в любое время дня и ночи. Магазин круглосуточный. Праздник круглосуточный. А потом дети праздника рождаются. Замкнутый круг.
***
-Ну что, проснулся, пьяница проклятый?
-Пьяница проспится, а дура – это надолго!
-Давай, давай, что ж ты к дуре то прилепился? Все соки выпил? Хоть бы ты, Петька, совесть поимел. Пашка от водки загнулся, а ты в очередь встал. Хоть бы выводы делал. Вы же с ним - одно? Не страшно?
-Не лезь, Зинка, под шкуру, итак тошно. Дай тридцатник, пойду пивка куплю!
-Щас, два тридцатника. До получки сотня осталась, а в холодильнике мышь повесилась. Петька, иди ты хоть поработай куда. Сил уже нет тянуть на себе весь дом!
-Ты знаешь, Зинуля, что у меня здоровья нет! Я, можно сказать, инвалид. Мне больше трех килограмм поднимать нельзя, доктор сказал.
-Вот ты больше поллитры и не поднимаешь.
-Эх, женщина. Никакой в тебе жалости, никакого сочувствия. Я, можно сказать, сирота. Пашку, родного брата потерял. Теперь моя очередь.