Слова отца Маркоза заставили сильней забиться сердце мальчика и разбередили затянувшуюся было рану. Ребенок устремил взор к далеким, окутанным туманом горам. Он вспомнил родные места: горы, покрытые лесом, широкую долину и протекавшую по ней Техури. Вспомнил родной дом… Отцовский двор… Вот большая яблоня перед домом… Она вся усыпана плодами. И какими вкусными были эти розовые яблоки! А вот и огромное ореховое дерево… Отец и братья… А вот и мать… Но едва Хвичо вспомнил ее, как сердце его сжалось от боли, кровь прилила к лицу, из глаз закапали горячие слезы… Ведь он никогда не забывал своей матери!.. Она всегда была у него перед глазами…
О, какой светлый сон он видел на днях!.. Нет, это был не сон, а почти явь. Около дома стояла мать и лежала что-то в руках. Увидев Хвичо, она выронила то, что держала, и устремилась к нему, раскрыв объятия. Хвичо хотел кинуться к ней навстречу, чтобы она взяла его на руки, как не раз бывало раньше, но почему-то не мог сдвинуться с места. Он задрожал всем телом и проснулся. «Мама, мама!» — скорбно воскликнул ребенок, чувствуя, что сердце его замирает; но мамы нигде не было. Весь в холодном поту, лежал он в постели; отяжелевшая голова кружилась. Мальчик не сразу пришел в себя и долго не мог понять, где он. Страх охватил его. Хвичо расплакался. О, как горько он плакал!
«Возможно, что мама сейчас смотрит с одной из этих гор сюда, но я ее не вижу. Должно быть, и она меня не видит», — думал мальчик, заливаясь слезами.
— Не плачь, дитя, — успокаивал его отец Маркоз, глубоко тронутый слезами ребенка. — Я отвезу тебя к родным; никому не доверю, сам повезу. Вот посажу на этого мула, и поедем! Не думай, что твой дом далеко — всего-навсего день пути. Если выедем рано утром, вечером уже будем там. Ну, иди сюда, сядь со мною на мула.
— Нет. Я лучше пойду пешком, — ответил мальчик. Он едва сдерживал слезы.
Солнце зашло. Хвичо понемногу успокоился. Они спустились с гор.
— Ну, скажи мне, как называется эта низина? — спросил священник.
— Тахогани, — бойко ответил ребенок.
— Молодец, правильно! — обрадовался отец Маркоз. — А вон тот склон?..
— Гвердоула, — выпалил Хвичо, не дав священнику договорить.
— Так, мой милый! — обрадовался тот. — А за Гвердоулой?
— Черный Поток.
— А дальше?
— Лес.
— За лесом?
— Ваке-Кари. За ним — хребет Хула-Дгмула. Там стоит церковь, а за церковью — уже наш дом.
— Ты прекрасно знаешь эти места, — с удовлетворением сказал отец Маркоз. — Если отпустить тебя одного, доберешься сам до дома?
Хвичо задумался.
— Если бы было немного светлее, я бы дошел, — неуверенно ответил он.
Священник улыбнулся. Его особенно радовало то, что печаль мальчика, вызванная воспоминаниями о матери, рассеялась. Отец Маркоз всячески старался развлечь ребенка.
— Если уж ты такой молодец, перескажи то место из деяний апостолов, которое я дал тебе прочесть на днях.
— С самого начала? — живо спросил Хвичо.
— С самого начала.
— «Я со святым духом твоим», — раздался в лесу звонкий детский голос.
— Так, так, — подбадривал священник. — А теперь псалом Давида.
— «Благословен гряди во имя господне…» — нараспев начал мальчик.
— Не спеши, говори яснее, — ласково поучал отец Маркоз.
— «Послание к филиппийцам… От свято…о…го апостола Павла… чте…ние» — проскандировал Хвичо.
— Так, так, — ободрял его священник.
— «Братие… возрадуйтесь… веч…ного господа бо-га… паки… возрадуй…тесь!»
— Это надо петь низким голосом, — заметил Маркоз.
— «Смире…ние ваше пусть будет явно среди людей», — смело продолжал детский голос.
— Тут надо взять тоном выше, — поправил старец.
— «Господь вблизи нас», — пропели они вдвоем.
— Молодец, сынок! Раз ты такой ученый, прочти мне и стих Руставели!
— Какой именно стих? «Нет ни меры и ни счету…»? — с готовностью спросил Хвичо.
— Все равно. Если хочешь, скажи «Нет ни меры…»
— Хорошо.