— О, мой сын! Пусть лучше похоронят твою мать! — горестно запричитала Саломэ.
Зарыдал и Хвичо. Стекавшие по его щекам слезы падали на хлеб.
— Хотелось мне сказать тебе что-нибудь в утешение, Саломэ, да не получилось! — смущенно сказал Резо. — Тяжка наша участь. Как ни крепись, горя и слез не избыть!
— Клянусь богом, Резо, — с гневом и слезами в голосе сетовала Саломэ, — если бы меня похитили турки, я бы не так сокрушалась. Меня убивает мысль о том, что так поступили со мной мои же соотечественники. Пресвятая богородица, лиши своего покровительства князя Александра Цверадзе и его потомков!.. О-ох, пусть отравой для него обернется хлеб-соль…
— Раз ты попала в княжеский дом, ничего нет удивительного, что князь не пощадил тебя, — ответил Резо. — А меня они захватили сонного в горах, а то наплакались бы их матери… Но теперь уже поздно сокрушаться! Благодарю тебя, господи; видно, такова моя судьба!.. Скажи, Саломэ, что ты знаешь о Хвичо?
— Этот бедный ребенок, оказывается, был дважды похищен, — начала рассказывать Саломэ. — В первый раз из родительского дома… Но прежде чем он успел попасть к туркам, какой-то благочестивый священник выкупил его и приютил у себя. Он обращался с мальчиком хорошо, растил и воспитывал его, как родного сыне, ни на минуту не спускал с него глаз. Но эти безбожники напали ночью на священника, когда тот возвращался домой, и вновь похитили ребенка.
— Турки?
— Какие там турки? Свои же! Возможно даже, что соседи священника.
— Ах, проклятые! — покачал головой Резо.
— Туркам теперь у нас не разгуляться. А свои опустошают страну. Как лисы и шакалы, рыщут эти мерзавцы повсюду, и если им удается заманить кого-либо в подходящее место, связывают, затыкают рот и везут к османам. Но открыто разбойничать сейчас не решаются и паши, потому что, по царскому приказу, уличенного преступника немедленно ослепляют.
— Ах, жив ли отец Маркоз? — скорбно вздохнул Хвичо.
— Скажи, малыш, священник не звал на помощь, когда тебя похищали?
— Нет, он только застонал и упал с мула… Ночь была темная… Меня схватили… Больше я ничего не помню…
— Эти изверги, вероятно, убили его, — с негодованием сказал Резо. — Когда человек рассвирепеет, он хуже зверя. Нет, у нас, во владениях царя Ираклия, никто бы не решился на такое открытое злодеяние! Кто там посмеет продать крепостного? Я ведь попался совершенно случайно, да покарает господь этих разбойников… Сам я — из боржомского ущелья. Летом прошлого года застрял я в ахалцихских горах и там попал в руки неверных… Э-эх, успокойся, Саломэ, — мягко обратился Резо к женщине, — поешь хлеба. Сколько ни горюй, хоть камнем бей себя по голове, все равно никакого толку не будет! Дело наше гиблое.
Саломэ взяла кусок хлеба и посмотрела на Резо. Он был бледен.
— Как я тебе благодарна, — смущенно обратилась к нему Саломэ, — что бы вчера со мной было, если б не ты? — Она не смогла продолжать, разрыдалась и опустила на лицо платок.
— Не бойся, Саломэ, — уверенно ответил ей Резо, — пока я жив, никто не посмеет тронуть тебя!
Женщина подняла голову, откинула платок. Они посмотрели друг на друга, и их лица осветились мимолетной улыбкой.
— Когда же конец нашим мукам? Хоть бы уйти поскорей с этого проклятого корабля и узнать, что нас ждет дальше. Ведь везде есть люди. Не повесят же нас? А впрочем, лучше пусть повесят, задушат, только бы избавиться от этих оскорблений….
— Матросы говорят, что, если утихнет шторм, через два-три дня будем в Стамбуле. Э-эх, ничего хорошего нас там не ждет! Здесь мы хоть можем разговаривать друг с другом по-грузински, а в Стамбуле нас распродадут, как пасхальных ягнят, и разлучат.
— Горе мне! Я и не подумала об этом! — в отчаянии крикнула Саломэ и с мольбой взглянула на своего защитника. — Неужели нельзя устроить так, чтобы нас не разлучали? — спросила она, не сводя взгляда с побледневшего Резо.
— Попробую, если удастся, дорогая! После того как я проучил негодяя надсмотрщика, хозяин смотрит на меня милостиво. Я попрошу его, чтобы нас не разлучали.
— Я хочу быть с вами, я от вас не уйду! — взмолился мальчик и с надеждой посмотрел на Резо и Саломэ.