Очень показательно в этой связи, что и для Луизиньяна области, откуда испокон века доставлялись в Египет будущие мамлюки, представляли собой некое этно-территориальное целое. Уже в самом начале, едва введя читателя в тот своеобразный мир, о котором он собирается ему рассказать, обстоятельный левантинец заявляет со всей ясностью:
«Эти невольники все родом из Иверии, которую обычно называют Грузией, Черкессией, или Абхазией и Мингрелией…»[46]
Правильно ли будет, в свете всего сказанного, в луизиньяновских «черкесах» продолжать видеть черкесов-адыге, то есть черкесов в обычном понимании этого слова? Едва ли. Ибо трудно предположить, чтобы в этом сравнительно немногочисленном верхушечном слое, явно построенном по принципу племенной замкнутости[47], было так много представителей инородной племенной группы.
Сказанное, само собою разумеется, не следует понимать расширительно и переносить с верхнего яруса мамлюкской военно-феодальной системы на всю массу воинов-мамлюков или, тем более, на все те многочисленные контингенты переднеазиатских, африканских и балканских наемников, из которых в XVIII столетии слагалась пехота египетских мамлюков, а также их легкая кавалерия. Да и в составе чисто мамлюкской части египетских вооруженных сил было не мало негрузин, в частности армян. Армянами были и многие из лихих кавалеристов овеянного славой Аустерлица мамлюкского эскадрона наполеоновской гвардии, в том числе и герой аустерлицкой атаки — лейтенант Шаин. В составе мамлюкской ударной конницы можно было встретить и представителей балканских и восточнославянских народов, и даже уроженцев Западной Европы.
На всем протяжении последних столетий своей истории мамлюки не выдвинули из своей среды ни одной фигуры, которая по важности сыгранной исторической роли могла бы сравниться с Али-беем эль-Кебиром.
Христианское имя Али-бея было Иосиф. Он родился в 1728 г. в Абхазии и был единственным сыном грузинского священника по имени Давид[48]. До нас дошло также имя младшей из его двух сестер — Яхут. Схваченный в возрасте 13 лет шайкой пленнопродавцев, Иосиф вместе с несколькими другими, одновременно с ним похищенными, мальчиками был продан крупному торговцу невольниками, Кюрд Ахмету, и вскоре затем доставлен в Египет.
Если слово «повезло» можно применить к мальчику, безжалостно оторванному навсегда от всего родного, то в Египте Иосифу сразу же «повезло»: он стал невольником самого выдающегося, самого богатого и самого могущественного из своих соотечественников в Египте — Ибрагим а-кьайа[49]. Подвергнутый обряду обращения в ислам, мальчик получил имя Али и был отдан в обязательное для всех мамлюков учение. Необыкновенная одаренность Иосифа-Али привлекла внимание Ибрагима-кьайа, и полтора года спустя молодой невольник был взят в дом своего господина. Дальнейшая его карьера была головокружительна: начав с должности имбрикчи-баши, он в двадцать два года был уже кешифом, то есть вторым после своего патрона лицом в данном «доме», после смерти главы «дома» становившимся его преемником.
Впрочем, Али не пришлось ждать смерти своего господина. В гораздо более прямом и точном смысле, чем Уорик был «делателем королей», Ибрагим, этот скромный кьайа каирских янычар и в то же время — полновластный хозяин Египта, был «делателем беев». В начале 1750-х годов[50] он сумел преодолеть в диване упорное сопротивление сторонников Ибрагима эль-Черкаси[51] (судя по всему, не без основания считавших данную «вакансию» своей) и сделать своего любимца беем.
Дальше показания источников расходятся. Часть из них утверждает, что возведение Али в беи так ожесточило членов обойденной группировки против Ибрагима-кьайа, что они организовали его отравление. Датой смерти этого могущественного человека Луизиньян и Марсель называют 1758 г., Вольней — 1757 г., другие — 1755 г. Что же касается сверхобстоятельного Джабарти, то у него написано, что Ибрагим-кьайа умер своей смертью[52] в 1754 г. и что Али получил звание санджак-бея лишь некоторое время спустя после того.
Как бы там ни было, годы, последовавшие за смертью Ибрагима-кьайа, не были легкими для Али. Но молодой бей, тонко сочетая смелость с гибкостью, а подчас и коварством, вскоре сумел оказаться в числе четырех или пяти сильнейших мамлюкских вождей тех лет. Перед ним теперь открылась заветная цель помыслов и устремлений каждого мамлюкского бея — добиться поста шейх эль-беледа[53].
46
Детальный анализ, в данной связи, луизиньяновского текста опущен, как выходящий за рамки настоящего краткого очерка.
47
Принцип этот соблюдался и иракскими мамлюками, но, возможно, не так строго. Хотелось бы надеяться, что новейшие работы по истории иракских мамлюков, особенно специально им посвященный VI том «Истории Ирака» аль-Аззави (Багдад, 1954 г., на арабском языке), дадут возможность нашим арабистам добавить что-либо существенное к тому, что автор мог сказать об этом пятнадцать лет тому назад (Сообщения Академии наук Грузинской ССР, V, № 7, 1944 г., стр. 733–742).
48
«…un Prêtre de Géorgie…» (C. Niebuhr. Voyage en Arabie, etc., I, Amsterdam et Utrecht, 1776, p. 111).
49
По должности, которую он в свое время занимал в каирском янычарском войске. О его национальном происхождении см. Lusignan, bp. cit., рр. 64, 69.
50
Такова хронология Луизиньяна на этом этапе его повествования (1750-е гг.), едва ли могущая претендовать на большую точность. Соответствующая дата Марселя — 1750 г. (J. J. Marcel, Contes du cheykh êl-Aloiiciy, Paris, 1833, il, pp. 20–21).
51
Этнически уточняющее прозвище «Черкес» мы встречаем только у Луизиньяна и пересказывающего его Савари (С. Е. Savary. Lettres sur l’Egypte. Paris, 1798 (1-e éd., 1785), II, pp. 214–215, и у Марселя (Marcel, op. cit., II, pp. 21, 22, 26).
52
Этому трудно поверить перед лицом совпадающих утверждений Луизиньяна (стр. 69), Деляпорта (стр. 54) и Марселя (II, стр. 22). Второй из них приводит при этом подробности, отнюдь не производящие впечатление вымышленных. С другой стороны датировка Джабарти, несомненно, является правильной, поскольку она подтверждается французскими консульскими донесениями.
53
Shaikh al-balad — шейх поселения; здесь — бей — правитель Каира, являвшийся главой позднемамлюкского феодалитета.