Мы повеселели, и мама, кажется, помолодела, потому что, как я догадался, перестала сдавать кровь. Она больше не приносила маленьких кулёчков из донорского магазина. Не знаю отчего, но мне от этого полегчало, будто какой-то груз свалился с души. Хотя, спроси меня в ту пору построже, о чём это таком я соображаю, ни слова толкового из себя бы не выжал.
Весной я уже не сидел на столбе в ожидании мамочки, а просто шёл ей навстречу, всё-таки я был почти взрослым человеком, а она, бегущая по тротуару, хватала меня за плечи, целовала, и дальше мы шли спокойно, потому что я был у неё на глазах. И не имело никакого значения, если мы придём домой на пять минут позже. Таким образом, я сократил её каждодневные пробежки.
Когда начались каникулы, мама радостно сообщила мне, что я могу поехать в пионерский лагерь, хотя ещё и не пионер. Лагерь образуется для детей работников городских госпиталей, и вот лаборатории выделили две путёвки — мне да Лёвке Наумову, его мама работала такой же лаборанткой, как и моя, и в той же самой лаборатории.
Настал момент, когда мамочка собрала мне маленький рюкзачок, вернее, его следовало назвать простым мешочком небольших размеров — только шнур внутри горловины: вытаскиваешь этот шнур, горловина сжимается, и ты шнуром его перевязываешь — и всё. И лямки за плечи. Когда такой мешок большой и его несёт на себе взрослый, его называют оскорбительным именем мешочник. Ведь вот того, кто несёт рюкзак, рюкзачником не называют, потому что не оскорбительно. А мешочником обзывай сколько хочешь — за что, за какую такую провинность? Ну, а небольших людей с маленькими мешочками как обзывать — ещё, мне кажется, не придумали.
Ну так вот, мы с мамой пришли во двор госпиталя, а там уже гудел-жужжал человеческий улей: в открытые грузовики приделали сиденья и на них усаживали мелкий народишко, вроде меня. Кто-то даже всхлипывал, из слабонервных, кто-то чересчур возбуждённо хихикал — тоже от волнения.
Тут вышел начмед Викторов, строго оглядел стихший муравейник, потом остановил взгляд на Елене Ивановне, пришедшей зачем-то на погрузку, потом на маме, потом на мне, подошёл ко мне, подхватил меня под руки и усадил — хо-хо, куда бы вы думали?! — рядом с шофёром первого грузовика. Сказав при этом водителю:
— Пусть он рядом поедет!
И неожиданно обратился ко мне:
— Как тебя зовут-то?
Пришлось признаться. Получилось слабовато и хрипловато, наверное, от неожиданного разворота простых событий.
Грузовик добирался до лагеря часа два, и я стыдился, что меня сморило. Дорога была колдобистая, полевая, поначалу я радовался выпавшей привилегии, потом меня укачало, и пару раз водитель спрашивал меня, не остановить ли машину. Но я стыдился, что из-за меня вдруг все остановятся. И ещё приходила простая мысль: если мне, в кабине, худо, то как же чувствует себя ребятня наверху, в открытом кузове, который трясёт и качает покруче, чем кабинку.
Лагерь оказался церковью, только без креста над куполом и без икон, правда, с росписью на стенах. А круглое помещение, где люди молятся, было уставлено железными, но заправленными свежим бельём койками. Они стояли впритык друг к другу, с узенькими кое-где проходами, и строгая, довольно пожилая тётенька в пионерском галстуке, Серафима Ивановна, крикнула нам, едва народ слез с кузовов, чтобы мальчики и девочки зашли в разные двери, а кровати каждый выбирал себе сам.
Я выбрал быстро, толкнул свой мешочек под койку и свалился в койку. Конечно, я слышал крики Серафимы Ивановны, что надо мыться и обедать, но не мог шевельнуться. Сон утянул меня на дно морское, и всё стихло.
Минут через тридцать, всплыв в действительность и оглянувшись, я увидел, что сопят все мальчишки. А тётенька в галстуке сидит на стуле возле столика, опёрлась на руку и тоже спит. Только сидя.
Мы с Лёвкой Наумовым оказались соседями. Удивительное дело, лаборатория эвакогоспиталя, где работали наши мамы, объединила и нас. А уж коли все видели, как начмед Викторов усадил меня рядом с водителем на передовую машину, это означало и ещё что-то невидимое и важное и для лаборатории, и для нас.
Проснувшись, те, что постарше, доставали из укромных уголков свои галстуки и надевали их. В пионеры, как известно, принимали с четвёртого класса, так что мы с Лёвкой ещё не достигли таких высот. Нас зачислили в младшую группу.
И хорошо! Пожилая пионервожатая Серафима Ивановна, которая, похоже, заправляла здесь всеми делами, больше командовала пионерами. К нам приставили молоденькую Груню, которая то была в галстуке, то без него. Была она худющая и, похоже, голоднющая — доедала за ребятами, если кто и что не съест, хотя её и так подкармливали за кулисами столовой.