Мы остановились у Царь-пушки с ее узорчатым лафетом, зияющим жерлом и горкой чугунных ядер.
— Но я вас поняла.
Я затаил дыхание, отдавая себе отчет в том, что сейчас услышу нечто безмерно важное.
— Нет, — произнесла она твердо. — Нет. Кроме того, если б что-то и было… он никогда не сказал бы об этом. Ни-ког-да!
Что ж, она лучше знала моего отца, нежели я, ведь я был тогда совсем еще маленьким.
Нет так нет.
В парадном подъезде мы предъявили часовым свои мандаты. Они были в полном порядке. Нам отдали честь.
Завидев в сторонке молодого человека в черном костюме, стоявшего будто бы вовсе без дела — его лицо показалось узнаваемым именно своей неприметностью, — я подошел к нему, заговорил вполголоса:
— Здесь одна дама… очень известный кинорежиссер, «Поколение победителей», «Мы — русский народ», всё такое. Она неважно себя чувствует. Ей будет трудно взбираться по лестнице… Нельзя ли для нее вызвать лифт?
— Сделаем, — буднично ответил молодой человек.
— Вообще, — сказал я, — у нее, по-моему, сердечный приступ. Может быть, показать ее врачу? А то вдруг ей станет плохо прямо в зале…
— Сделаем, — сказал молодой человек и направился к Вере Павловне.
Я же, послав ей издали воздушный поцелуй, ринулся к мраморной лестнице, уступами застланной красной ковровой дорожкой. Заскакал через ступеньки.
Едва поспел. Тотчас за моей спиной закрыли дверь, будто только меня и ждали.
Зал уже был на ногах. Все стояли, рукоплеща появившимся откуда-то сбоку сцены — будто бы ниоткуда — седовласым степенным вождям. Занимая свои места в президиуме, они тоже хлопали в ладоши.
Я же, втянув голову в плечи, согнув колени, сгорбясь, как все опоздавшие люди, но тоже рукоплеща на ходу, двигался по красной ковровой дорожке, зыркая налево и направо, выискивая для себя свободное местечко.
А тогда — десятью годами раньше, когда я был в святых местах, в Ливане, — когда мы ждали там, что вот-вот достроят магазин советской книги, который нам предстояло торжественно открыть, — представитель «Международной книги» в Бейруте Василий Васильевич Глуховский (месье Международная Книга, как величали его ливанцы), пригласил нас развлечься.
Убедившись, что мы не рвемся смотреть секс-шоу, и рассказав с усмешкой о недавних советских визитерах, которые тоже не захотели смотреть голых баб, но потребовали выдать им стоимость этого зрелища сухим пайком, то есть деньгами, Глуховский повел нас в фешенебельный кинотеатр «Пикадилли» на премьеру итало-мексиканского фильма «Убийство Троцкого».
Вначале на экране появился Никита Сергеевич Хрущев, колотящий ботинком по столу в зале заседаний Генеральной Ассамблеи ООН, — мы удивились, потому что Хрущева давно уже не было, а был Брежнев, — но оказалось, что эти хроникальные кадры использованы для рекламы обувной фирмы «Red shoe».
Затем началось захватывающее действо, в котором за Троцким охотились все, кому ни лень, даже знаменитый художник Давид Сикейрос: чем-то он им, художникам, не угодил. Они штурмовали в ночи его дом в мексиканском городке Койоакане, изрешетили пулями стены спальни, но он успел спрятаться под кроватью, остался цел…
Потом к нему в секретари нанялась миловидная девушка Сильвия Агелофф, а у нее в дружках был симпатичный и грамотный парень, испанец, которого звали Рамон Меркадер, она представила его шефу, и Троцкий проникся к нему доверием, — еще бы, ведь Рамона Меркадера играл Ален Делон с его нестерпимо честными голубыми глазами… Даже подозрительный Троцкий не мог предположить, что этот парень — тайный агент Кремля.
Признаться, мы смотрели этот фильм, слегка поеживаясь. Ведь мы еще не были привычны к подобным крамолам. Фигура Троцкого вообще не появлялась ни на советских экранах, ни на страницах книг. Будто бы его и не было вовсе, а были лишь троцкисты, да и тех вовремя извели вчистую… А тут — вот он, Троцкий, собственной персоной, во весь экран, во весь рост.
Глуховский косился на нас, сочувственно ухмыляясь, поглаживая по головке десятилетнего сынишку, которого взял с собою в кино.
И вот — настал момент.
Троцкий зарылся в бумаги на письменном столе, а темноволосый красавец Ален Делон (говорят, что он родом из цыган), элегантный и сосредоточенный, подошел сзади к креслу, в котором восседал Ричард Бартон со своей троцкистской козлиной бородкой, вынул из-под плаща, переброшенного через руку, альпинистский острый ледоруб — и всадил его прямо в темечко старца.