Стоит ли удивляться тому, что юные балерины — как только до них дошел смысл этих требований, — разрыдались, припав к большой груди той единственной мамы, что была вместе с ними, Анны.
Ей пришлось успокаивать не только девушек, но и Орлицкого, антрепренера балетной труппы, который был возмущен и растерян: ему было обещано нечто совсем иное…
Орлицкий всё повышал тон своих речей, но и хозяин заведения отвечал ему тем же — орал изо всей мочи.
Дело пахло большим скандалом.
И вот тогда из-за единственного занятого столика под грязной стенкой кафе поднялись двое.
Они были военными. Фуражки с твердой тульей и прямыми козырьками, сзади которых на плечи свешивались белые полога, защищающие от солнца затылки: здесь, в Марокко, среди пустынь, это было не лишним. Их френчи песочного цвета были украшены погонами поперек плеча, на рукавах — нашивки, близкие французским знакам различия. Эти погоны и нашивки давали понять, что один из подошедших был в чинах, а у другого был чин поменьше. Однако у обоих на поясах висели кожаные кобуры, из которых торчали наружу рукояти пистолетов изрядного калибра.
Похоже, что эти двое уловили в разговоре, свидетелями которого они оказались, несколько фраз, произнесенных на русском языке.
Потому что один из подошедших — тот, что был постарше возрастом и чином, — щелкнул каблуками и, поднеся ладонь к козырьку, представился тоже на чистейшем русском:
— Капитан Морозов. Иностранный легион. Мой денщик Алексей… Могу ли я быть чем-то полезным мадам, месье и этим прелестным мадмуазелям?
Орлицкий и Анна, несказанно обрадованные подоспевшей подмогой, заговорили разом, спеша объяснить случившееся.
Но он и так всё понял.
Он сказал, что находится здесь, в Касабланке, на отдыхе, пребывая в месячном служебном отпуске. Что он достаточно хорошо знает и этот город, и все его злачные уголки. И это дает ему право задать еще один вопрос: каким образом столь уважаемые люди, тем более его земляки, оказались в стенах этого самого отвратительного и самого порочного заведения во всей Касабланке? Молодым девушкам здесь, вообще, лучше бы не появляться… Понимают ли мадам и месье, что нужно срочно искать более приличное место, отель, где им можно остановиться без риска?
Теперь горластый хозяин заведения, молча, не раскрывая рта, слушал речи своего посетителя — впрочем, тот говорил сейчас на каком-то незнакомом, птичьем языке. Этого посетителя он знал и раньше, в другие дни, в другие ночи, — и потому лишь опасливо поглядывал на торчащую из его кобуры рукоять пистолета.
Вообще, судя по всему, в этом портовом городе с должным почтением относились к военным людям из Иностранного легиона.
Маленькая Тамара — несмотря на испуг, овладевший ею в самом начале этого колоритного эпизода, — старалась запомнить и отлично запомнила всё, вплоть до мельчайших деталей случившегося разговора.
Так, например, от ее внимания не ускользнула и следующая подробность:
«…Он опять щелкнул каблуками, адресуясь моей маме, и я сразу увидела, что на него произвела большое впечатление ее пухленькая красота. В тот же вечер, под его приглядом, мы сменили отель».
Он разобрался во всем и всё уладил.
Сообразив, что разрыв контракта с Le Palais de la Danse больнее всего, как обычно, ударил бы по людям искусства — они остались бы без денег! — капитан Морозов взял на себя переговоры с владельцем кафушки.
Тот был перепуган вусмерть, но оставался человеком неуступчивым.
Договорились, что гастрольное турне, всё же, состоится. Согласовали репертуар: удалая русская пляска, итальянский танец с тамбуринами, испанское фламенко с кастаньетами… Никаких танцев голяком. И чтоб юных танцовщиц не тащили к столикам, об этом не могло быть и речи!
Он же, капитан Морозов, будет лично проверять счета, по которым хозяин расплачивается с артистами.
Уговор был подкреплен серьезными гарантиями.
Каждый вечер обшарпанный зал кафушки заполнялся сослуживцами капитана Морозова по Иностранному легиону. Они чинно сидели за столиками в своих френчах цвета песков пустыни, в твердых фуражках с золотыми позументами и белыми пологами до плеч, с тяжелыми кобурами на поясных ремнях.
Они жарче всех аплодировали народным танцам и бдительно следили за тем, чтоб никто из подвыпивших посетителей не лапал девочек.
Капитан Морозов был неистощим в знаках внимания.
Что ни день, он устраивал прогулки по Касабланке и ее живописным окрестностям.
К подъезду гостиницы подкатывали три конных экипажа. В первую коляску, как помнит Тамара, обычно усаживалась она, ее мама и капитан Морозов. В двух других ехали юные балерины под приглядом его денщика Алексея, который всегда помалкивал и не смел поднять глаз на своих спутниц.
Заметим попутно, что антрепренер Орлицкий не принимал участия в этих прогулках, поскольку был всецело занят поисками напарника, исчезнувшего импресарио с галстуком-бабочкой и тростью с серебряным набалдашником, так похожего на Дягилева. Был момент, когда показалось даже, что импресарио вообще сбежал, унеся с собою доверенные ему деньги. Но тут как раз пришла телеграмма из Марракеша, другого цветущего города у предгорий Высокого Атласа, в которой он сообщал патрону, что дела идут удачно, что всё готово к приему труппы, что условия тут будут столь же комфортны, как и в Касабланке…
Капитан Морозов лично угощал обедами своих подопечных, а, сверх того, его денщик Алексей приносил им в гостиницу корзины с апельсинами — всё так же молча, всё так же не подымая глаз.
Но, сколь ни был с виду строг капитан Морозов, как ни был молчалив его денщик, вскоре о них разведали всё.
Капитан Морозов воевал в рядах Белой армии. Он был храбрым, но очень добрым человеком: спас от смерти многих, в том числе деревенского парня Алексея, когда тот помирал с голоду, и позже, когда, сделавшись его денщиком, тот был ранен в бою. Капитан не был женат, у него не было семьи, и потому Алексей сделался для него почти родным человеком. Они вместе покинули Крым, когда красные одолели Перекоп, ушли к чужим берегам с русской эскадрой. Вместе бедовали в Бизерте, тунисском порту, где стали на якорь черноморские корабли. Не найдя работы на берегу, капитан Морозов, как и многие другие русские офицеры, завербовался во французский Иностранный легион, воюющий в Марокко. Туда же, вслед за ним, отправился и верный денщик. Их полк стоял в пустыне, базировался в одном из фортов, отражал набеги мятежных племен берберов. Теперь обоим дали отпуск, и они отправились к морю, в Касабланку…
«…Я понимала, — рассказывает Тамара, — что Капитан влюбился в маму, но, будучи джентльменом и следуя условностям, он выражал свою любовь в том, что устраивал прогулки для всех девочек, забота о которых была взвалена на мою маму».
Она была чересчур наивна, что вполне извинительно в ее возрасте.
События развивались заведенным от века порядком.
Однажды молчаливый денщик Алексей, принесший, как обычно, в гостиницу корзину фруктов — от имени своего капитана, — вдруг разговорился, да еще как: никто не мог и ожидать от него такого потока красноречия!
Впрочем, пылкая его речь была предназначена одной лишь десятилетней девочке Тамаре.
Он поведал ей по секрету, что с капитаном Морозовым происходит нечто удивительное и непонятное. Что он опять достал из своего походного мешка русскую балалайку, к которой уже давно не прикасался, и теперь, в ночные часы, тренькает на ней, напевая русские народные песни, а также любовные романсы… Что он, капитан Морозов, совершенно убежден в том, что эта встреча в Касабланке — есть перст судьбы. Что он увидел в Анне ту самую русскую женщину — красивую, сердечную, отзывчивую, — о которой он мечтал всю жизнь.
Алексей спросил Тамару: как бы она отнеслась к тому, если бы мама вновь вышла замуж?