Там, в главе «Сестра», я записал торопливо: «…Причин и обстоятельств, заставивших его покинуть родные берега, я не выяснял. Но тут, вероятно, ситуация была типовая».
Отнюдь: она была совершенно исключительной.
Вернусь к фактам его биографии.
Он родился в украинском городе Кременчуге, что на Полтавщине. Некоторые источники называют годом его рождения 1899-й, другие же настаивают на том, что он был старше, родился в девяносто четвертом.
Учился музыке в Петербургской консерватории не у кого-нибудь, а у самого Александра Константиновича Глазунова, притом, как утверждают, был его любимым учеником. Впрочем, любимый ученик не был верен своему учителю: уехал в Берлин, где какое-то время учился у профессора Бузони, заслужившего у современников шутливое прозвище «чемпион по Баху»…
Октябрьская революция застала Тёмкина снова в Питере. Там было голодно и холодно, пришлось добывать хлеб насущный тапёром на сеансах немого синематографа. Он играл кекуоки и танго собственного сочинения, иногда вплетая в них фольклорные мотивы того залихватского времени: «Где эта улица, где этот дом?..» (гораздо позже эта песня зазвучит в фильме «Юность Максима» и сделается всенародным шлягером), «Чекист малахольный зароет мое тело…» (еще поздней эта одесская попевка войдет в его шутливую увертюру, которую до сих пор играют на нашем радио).
Но за этим последовали события поистине эпохальные и грандиозные, о которых, вероятно из скромности, мне никогда не рассказывал Дмитрий Зиновьевич Тёмкин, даже когда мы сиживали с ним за бутылкой водки…
Их было трое — художник Юрий Анненков, режиссер и драматург Николай Евреинов, пианист и композитор Дмитрий Тёмкин — три артиста, три веселых друга.
Все они, как мы сейчас убедимся, с пылом молодых лет восприняли романтический пафос революции.
Заручившись поддержкой большевистского вождя Григория Зиновьева (того самого, что вместе с Лениным обживал знаменитый шалаш в Разливе, а позже стал председателем Петросовета и возглавил III-й Интернационал), они выдвинули небывалый по размаху и дерзости проект: устроить 1-го мая 1920 года на Дворцовой площади (тогда она носила имя товарища Урицкого) массовое действо, изображающее Штурм Зимнего.
Я рад бы изложить этот проект своими словами.
Но язык мой немеет в робости перед силой и красноречием подлинного документа.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Главнокомандующему
Петроградского военного округа
Товарищ…
В исполнение директивы Президиума Петросовета, Чрезвычайная Тройка, которой поручено организовать в Петрограде празднование 1-го Мая, в день открытия 2-го Конгресса III Интернационала, настоящим просит вас предоставить в распоряжение Начальника Главного штаба Тройки под его личную ответственность 1200 человек (приблизительно) разных родов войск Красной Армии (список прилагается) в полном походном обмундировании, вместе с краскомами и частями артиллерии, а также три аэроплана, два эскадренных миноносца, восемь броневиков и пушки Петропавловской крепости (для производства залпов). Актеры и реквизит будут нужны в день 1-го мая (с 5 час. утра до полуночи) и в дни репетиций, количество которых предполагается следующее: десять для людей и броневиков и максимум три — для кораблей, аэропланов и крепостных пушек.
Сектор снабжения, созданный Главным штабом Чрезвычайной Тройки, обязан поставить людям средства питания усиленной дневной нормы: хлеб — 1/8 фунта, махорка — 1/15 фунта, а также горячая вода по желанию; дополнительно в день 1 мая: 1/4 фунта пшена и 1/2 фунта овса.
Кроме того, прошу вас пронаблюдать за тем, чтобы указанный личный состав для этого мероприятия был один и тот же на всех репетициях, чтобы не возникло путаницы в ходе последних и чтобы зрелище не было испорчено.
Да здравствует мировая революция!
С товарищеским приветом,
Этот документ взят из книги Юрия Анненкова «Одевая кинозвезд», из главы с красноречивым названием «Статисты».
Вы уже догадались, что членами Чрезвычайной Тройки были именно наши друзья — Анненков, Евреинов, Тёмкин.
Пожалуй, верхом фантастики оказался не сам проект, а то, что он был осуществлен — притом дважды, 1 мая и 7 ноября 1920 года. Согласно опубликованным данным, первый раз это действо, не считая самой массовки, собрало 60 тысяч зрителей, а в октябрьскую годовщину — уже 150 тысяч ротозеев. Еще бы, где и когда увидишь такое!.. Броневики, идущие на штурм Зимнего дворца во главе полуторатысячной лавины красногвардейцев; рокочущие в небе аэропланы; эскадренные миноносцы, атакующие с Невы оплот Временного правительства; залп крейсера «Аврора», который и послужил точкой отсчета для всей этой художественной самодеятельности.
Неоспоримым свидетельством потешной баталии остались не только фотографии, но и зарисовки с натуры, даже живописные полотна.
Одно из них принадлежит кисти Бориса Кустодиева — его картина «Праздник в честь 2-го конгресса Коминтерна на площади Урицкого». Правда, он предпочел запечатлеть на холсте не сам штурм Зимнего (вероятно, художника смутила откровенность бутафории и пиротехники), а массовое народное гуляние на площади вокруг Александрийского столпа, ликование толпы под красными знаменами, в цветах и лентах — уже после революционного штурма…
Таким образом, Юрий Анненков, Николай Евреинов и Дмитрий Тёмкин могли бы, говоря по совести, считаться предтечами, основоположниками всей тематики и всей эстетики социалистического реализма.
Скажем, в кино Сергей Эйзенштейн, Михаил Ромм, Сергей Юткевич воспроизводили на экране уже не столько реальные события Октября, сколько ту легенду, которую в двадцатом году разыграла Чрезвычайная Тройка.
И, казалось бы, этот творческий подвиг должен был навсегда обеспечить отцам-основателям почетное место на Олимпе советского искусства.
Но где там!.. Все они очутились в эмиграции.
А перед тем большевики успели посадить Дмитрия Тёмкина в Гатчинскую тюрьму, откуда любимого ученика вызволил опять-таки его учитель — автор «Раймонды» и «Славянской симфонии». Впрочем, и Глазунов отбыл вскоре в Париж.
Там же обосновался Николай Евреинов.
Сложнее складывалась судьба еще одного члена Чрезвычайной Тройки — самого Юрий Анненкова.
Ведь он оставался признанным художником того революционного времени, и его карандаш запечатлел для потомков — притом с натуры, во время долгих личных бесед, — не только Ленина и Троцкого, но и Максима Горького, и Сергея Есенина, и Айседору Дункан, — и эти художественные свидетельства остаются непревзойденными.
В своей книге он упоминает о том, что после смерти Владимира Ильича Ленина ему, в числе немногих особо доверенных лиц, разрешили взглянуть на извлеченный из черепа мозг вождя революции. Он записал: «…одно полушарие было здоровым и полновесным, с отчетливыми извилинами; другое, как бы подвешенное на тесемочке к первому, — сморщено, скомкано, смято и величиной — не более грецкого ореха».
Из творческой командировки в Париж он уже не вернулся.
Однажды он встретил там, в кафе на шумном бульваре, своего соратника по штурму Зимнего, Дмитрия Тёмкина, и стал расспрашивать его о житье-бытье.
В подтексте этих расспросов, конечно, был затаен вопрос самый въедливый и самый главный:
— Когда же опять в Россию?..
На что Дмитрий Тёмкин, потупясь, ответил бессмертной фразой:
— Я перерос Советов.
Наверное, именно тогда Юрий Анненков и набросал его карандашный портрет с потупленным взором.