Хатаке говорил прямо, не стесняясь в выражениях и не смягчая горькую правду.
— …Единственный живой Учиха, джинчурики десятихвостого, герой войны. Неужели ты думаешь, что от тебя отстанут? Знаешь, что нет. В нынешней ситуации не смей нагло врать. Мне не всё равно на тебя, Итачи. Постарайся это учесть в следующий свой побег из Конохи.
— … — Итачи отвел взгляд с плит на значительно потемневшее небо.
Россыпь звёзд стелилась прекрасным покрывалом, сверкало, будто подмигивая, а луна, безразличная и холодная ко всему, всевидящем оком нависала над миром. Маленькая точка выбивалась из приевшийся картины. Она постепенно увеличивалась и он мог распознать что за птица смело спикирует вниз.
— Зачем ты пришёл?
Какаши покачал головой, вернул ладонь в карман и вдохнул сухой воздух полной грудью.
— Хотел предложить пост советника, но вижу, ты так и не передумал. Легче было бы сидеть в Конохе ради Саске, не думаешь?
В ответ — тишина, да пение сверчков.
— Не отступишься. Знаешь… Вы с Изуной похожи больше, чем я думал.
— …Что? — почти шёпот с подозрительными угрожающими нотками. Они не впечатлили бывалого вояку.
Какаши вскинул голову к небосводу, мгновенно поймав кружащего орла взглядом.
— Тебе пора. Надеюсь, ты когда-нибудь примешь мое предложение.
Белоснежный орёл, глухо взмахивая крыльями, приземлился рядом с Итачи, стоило Какаши выйти с территории кладбища. Глаза цвета плавленого золота пристально изучали Учиха, словно осуждали за неисполненный в записке приказ.
Итачи встал, смахнул с плаща прилепившиеся травинки и достал из кармана красивый, самый прекрасный цветок из когда-либо встречающихся. Ветер ласково гладил переливающаяся чистым, белым светом лепестки, едва смел трогать изумрудную сердцевину, словно боясь согнуть чудо природы.
Орёл понял его без слов. Он одним хлопком крыльев воспарил, ловко прихватил цветок острыми когтями и скоро его силуэт потонул в плывущих полупрозрачных облаках, сгущающихся вдали. Само небо манило Итачи в неизведанные чертоги Изуны, громыхая яркими вспышками алой молнии.
Итачи задёрнул капюшон и не оглядываясь покинул родную деревню, гадая, вернётся или его ждёт погибель.
***
В пропахшей медикаментами палате не затихала надоевшая мелодия аппарата искусственного кровообращения. Натёртая до блеска кремовая плитка отражала лунные блики, лившаяся из приоткрытого окна непрерывным потоком, озаряющим бледным светом лежащего на широкой койке молодого человека. Нездорово бледный, с прозрачной кожей, глубокими синяками вокруг глаз, коротким ёжиком волос на будто обтянутом тонкой тканью черепе, парень выглядел как тот, кто вот уже несколько месяцев стоит на грани между Чистым Миром и миром живых. Он давно подружился со Смертью и лишь ждёт, когда это мучение кончиться, однако сколько бы дней не проходило желанное забвение не спешит утягивать душу в положенное ему загробное царство. Его упрямо держат на тонущей в хаосе земле, укутывают в одеяло по самую шею и заставляют дышать через маску в мёртвом безмолвии одиночной палаты.
Никаких гостей. Никаких посетителей. Лишь ирьенины навещают, чтобы выполнить свои прямые обязанности. Одиночество пронизывало пространство как никогда остро, сквозя даже в мрачном углу, подстрекаемая излишней, скрипящей стерильностью пола и голых стен.
Неожиданные хлопки крыльев разбавило вязкую тишину. Несколько перьев упало на койку пациента, когда рядом приземлилась обрамленная тьмой птица. Она выпустила из когтей не повредившийся цветок, чьи лепестки с радостью защекотали исхудавшую щеку.
За этим в дверях наблюдал скрестивший руки на груди Тобирама. Стоило золотым и розовым глазам пересечься, как орёл издал громкий стрёкот и незаметно для Сенджу оказался перед его лицом. Миг — он сбросил сложенное вчетверо письмо и исчез во тьме ночи.
— Сенджу-сан? — утомлённый Намикадзе выглянул за плечо Второго Хокаге, читающего полностью исписанный лист — Что это?
— Пояснительная записка, — коротко хмыкнул, кинул её Намикадзе и вышел из палаты. Усталость с его лица стёрлась, сменилась решимостью. Оттого Минато без промедлений опустил взгляд на листок. Ровные строки иероглифов пачкались засохшими бордовыми пятнами, каплями и разводами, они деформировались, изменялись и чем дальше он вчитывался в изменившее содержание, тем сильнее дрожали пальцы и громче стучало сердце.
«…13 августа оживёт»
***
Пропахшее слякотью, сыростью и плесенью с мхом место ввело Итачи в большее напряжение. Сверху — нависающие угрозой острые сталактиты. Вокруг — скрывающиеся во тьме глубокой пещеры пауки, чьи мертвые туши он успел оставить у входа. А вниз, в саму бездну простирается утопающая в мареве чёрного дыма лестница. Никаких факелов и ламп, отчего Итачи мог полагаться исключительно на ренниган при путешествии в заочно не предвещающую ничего хорошего дыру.
Непроизвольно замер у первой ступени, прикрыл веки, невольно прислушался к капающей с потолка воде. Совсем рядом стрекотали пауки. А от гула его шагов будто шла еле видимая дрожь по камням. Эхо вздоха оказалось неожиданно чувствительным, усиленное в разы по сравнению с опытом пребывания в иных пещерах.
Холод впитался в его кожу, когда он решился наконец спуститься к неизведанному. Туман на миг поступился, чтобы немедленно сомкнуться за его спиной. Дороги назад нет.
Чем глубже он спускался, тем теплее становилось. Неровные стены сменились гладкими, отполированными панелями, в оставшихся углублениях горел ничем не поддерживаемый огонёк, а полы застилал чёрный ковёр. Широкий коридор толкнул его к огромным, монолитным, цветом запекшейся крови вратам. Гравировка ликориса в центре вверху заставила нахмуриться, а скрип петель напрячься, однако вместо ожидаемой опасности его встретила слабо улыбающаяся Изуна, поправляющая удлиненное хаори.
Удивительно, но безмолвие сопровождало Итачи на каждом шагу с тех пор, как он начал спускаться по лестнице. Вот и в этот раз Изуна раскрыла рот, но из него не вырвалось и звука. Она подзывающе махнула ладонью.
Вновь это чувство поглотило Итачи. Единственный сделанный шаг спровоцировал вьющейся горячий, но не обжигающий воздух безболезненно опалить щёки. Он вздрогнул, оглянулся на исчезнувшие за спиной врата. Мраморная стена, без окон и других проходов. Оглядевшись, Итачи незаметно сжал сквозь ткань рукоять куная. Канделябры с волнующимися языками пламени. Красивая резьба на поддерживающих стены обсидиановых колоннадах. И множество фресок — каждая рассказывает часть неизвестной для него истории в поразительных красках, сильно выделяющихся на общим мрачном фоне окружающего круглого колонного зала.
В пустынном центре сидела голой, сломанной куклой она.
В лопатки вживлены тянущиеся с необъятного потолка толстые трубки, голову обвивал тускло подсвечивающийся обруч, три симметричных рваных, покрытых белой коркой раны зияли на каждом плече, кисти с лодыжками сковали намертво позолоченные цепи, сошедшаяся спутанной паутиной на утяжелённой ими талии. Худое, до отчётливо проступающих костей тело покачивалось, издавая острый, пронизывающий скрип звеньев.
Итачи не заметил, как сблизился с ней, проигнорировал слабую боль в коленях от неосторожного падения, он обхватил ладонями лицо сестры. Ледяное, как у мертвеца, а кожа затвердевшая, подобно камню.
— Она давно умерла, — уведомил хриплый, сорванный голос за спиной — Уже месяца три как.
Итачи не обернулся, но отстранился от трупа сестры, сжал кулаки на коленях. Спина была напряжена до выступающих мышц, а голос своим холодом промораживал до костей.
— Клон? Невозможно.
Позади тихо фыркнули. Наиграно, через силу.
— Я астральная проекция, поддерживаемая ритуальным обручем.
Итачи посмотрел через плечо на сложившую руки перед собой девушку. Она мягко, с непонятной тоской улыбалась, не обращая внимание на мешающие белые локоны, выбившаяся из хвоста.
А Итачи… Итачи смотрел и к всё большему пониманию приходил.
— Можете меня называть Сорой. Это имя дала ваша сестра.
— На войне… И ранее тоже были проекции?