— Одной должно хватить. Он не спит?
— Он смотрит телевизор. Для разнообразия.
Пэт растянулся на диване, по-прежнему в пижаме с рисунками из «Звездных войн» и в халате «Эм- энд-Эс», и смотрел режиссерскую версию «Возвращения джедая». По случаю его возвращения из больницы все запреты в нашем доме были отменены.
— Здравствуй, Пэт, — сказала Сид, нагнулась над ним и погладила по голове, осторожно обходя большой кусок пластыря, покрывавший его лоб. — Как твоя бедная старая головушка?
— Нормально. Только швы немножко чешутся.
— Еще бы! Могу себе представить.
— Но — знаешь что? Их не нужно будет снимать. Мои швы.
— Нет?
— Они сами рассосутся, — важно произнес Пэт, глядя в мою сторону и ожидая подтверждения.
— Правильно, — кивнул я. — Они растворяются сами. Это швы из нового материала, да?
— Из самого нового, — согласился Пэт, и его внимание снова переключилось на Принцессу Лею, полуголую наложницу при дворе Джаббы Хатта.
— Вот так наряд на ней! — изумилась Сид.
— Да уж, — сказал Пэт. — Она рабыня.
— Боже мой!
Они несколько секунд наблюдали за тем, как Принцесса Лея корчится и извивается на цепи.
— Ну что же, я пошла, а ты поправляйся, — сказала Сид.
— Хорошо.
— Сид принесла тебе ужин, — вмешался я. — Зеленые спагетти. Что надо сказать?
— Спасибо. — Пэт улыбнулся ей самой очаровательной улыбкой, такой же, как у Дэвида Нивена.
— На здоровье, — ответила она.
Я проводил ее к двери и почувствовал, как что- то внутри у меня поет. Мне не хотелось, чтобы она уходила.
— Спасибо, что навестила. От этого сегодняшний день превратился в праздник.
Сид повернулась и посмотрела на меня своими удивительными карими и широко посаженными глазами.
— Я действительно так думаю, — подтвердил я. — Это лучшее, что было у меня за весь день. Серьезно!
— Но я не понимаю…
— Что именно ты не понимаешь?
— Почему я тебе нравлюсь? Ты же меня совссл. не знаешь.
— Тебе действительно это так интересно?
— Да.
Я начал объяснять:
— Ты мне нравишься, потому что ты сильная, но не жесткая. Мне нравится, что ты не веришь той чепухе, которую несут мужчины, но все равно уехала из своей страны, из-за мужчины, потому что решила, что он — твой единственный.
— Самая большая ошибка в моей жизни.
— Возможно. Но мне нравится, что ты такой романтик и что ты смотрела все музыкальные фильмы, когда была маленькой девочкой.
Она засмеялась и помотала головой.
— Ты видишь мужчин насквозь, но все-таки хочешь найти мужчину, с которым могла бы прожить всю жизнь, — добавил я.
— А такие бывают? — удивилась она.
— И мне нравится, что у тебя все лицо озаряется, когда ты улыбаешься. Мне нравятся твои глаза. Мне нравятся твои ноги. Мне нравится, что ты знаешь, как говорить с четырехлетним ребенком. Мне нравится, что ты оказалась рядом, когда мне нужна была помощь. Все остальные просто сидели и смотрели. Ты была так добра к нам. Ведь ты не обязана была этого делать.
— Еще что-нибудь?
— Ты красивая.
— Я совсем не красивая.
— Ты красивая и смелая, и я ревную тебя ко всем мужчинам, с которыми ты когда-то встречалась. Я то и дело прогуливаюсь возле твоего кафе в надежде наткнуться на тебя.
— Ты скучаешь по своей жене, — сказала она. — Очень скучаешь.
— Это правда, — признал я. — Но правда также и то, что ты буквально сводишь меня с ума.
— Боже мой! — Сид помотала головой. — И все- таки ты меня совсем не знаешь.
Но прозвучало это совсем не так, как раньше. Теперь она произнесла это нежно, мягко, как будто бы я не был виноват в том, что не знаю ее.
Она шагнула ко мне, глядя на меня своими потрясающими глазами, а в следующее мгновение они закрылись, и Сид коснулась губами моих губ.
Я поцеловал ее:
— Я немножко тебя знаю.
— Да, — согласилась она. — Немножко меня знаешь. Совсем немножко.
II
ЧЕЛОВЕК С КОЛОКОЛЬЧИКАМИ
19
Пэт пошел в школу.
Школьная форма, которую его заставили носить, должна была бы, по идее, придавать ему взрослый вид. Предполагалось, что серый джемпер с вырезом в виде буквы «V», белая рубашка и желтый галстук сделают его похожим на маленького мужчину. Ничего подобного не получилось.
Строгость школьной формы только подчеркивала его младенческую чистоту и нежность. Несмотря на то, что уже приближался его пятый день рождения, Пэт оставался даже не маленьким, а очень маленьким, чистым и открытым, как новорожденный младенец. Хотя при этом и был одет по- взрослому.
Помогая ему приготовиться к первому дню в школе, я с удивлением осознал, как я люблю его лицо. Когда он был младенцем, я не знал, действительно ли он так красив или во мне просто говорит необъективная родительская любовь.
Но теперь сомневаться не приходилось, Пэт действительно был красивым мальчиком: светлые голубые глаза, длинные светлые волосы и робкая улыбка, медленно расходящаяся по невероятно гладкому лицу.
Настал момент, когда я должен был выпустить моего прекрасного сына в мир. По крайней мере, до половины четвертого дня. Для нас обоих это была целая жизнь.
Он больше не улыбался. За завтраком, одетый в свою стилизованную взрослую одежду, он был бледен и молчал, пытаясь удержать подбородок от дрожи, пока над тарелкой с шоколадными хлопьями я без умолку разглагольствовал о школьных годах, якобы лучшем времени в жизни Любого человека.
Поглощение шоколадных хлопьев тем не менее было прервано звонком Джины. Я знал, что ей трудно звонить — там, где она находится, рабочий день еще в самом разгаре, — но я также понимал, что она ни за что не пропустит великий день в жизни Пэта. Я смотрел, как он разговаривает с матерью, неловко чувствуя себя в рубашке и галстуке, — ребенок, которого неожиданно заставили изображать взрослого.
И тут мы оба осознали, что нам пора идти.
Когда мы подъехали к школе, меня на мгновение охватила паника. Вокруг были дети, целые толпы детей, одетых точно так же, как Пэт, и все они двигались в том же направлении, что и мы. Я мог потерять его. Потерять навсегда.
Мы остановились неподалеку от ворот школы. Машины стояли в два и даже в три ряда. Крохотные девчушки с портретом Леонардо Ди Каприо на коробках с завтраками выкарабкивались из внедорожников, больше напоминающих танки. Мальчики постарше, со спортивными сумками «Арсенал» и «Манчестер Юнайтед», вылезали из стареньких драндулетов. И все это малорослое детское племя производило немыслимый шум.
Я взял Пэта за влажную липкую ладонь, и мы влились в толпу. Впереди виднелось скопление растерянных малышей, впервые явившихся сюда, и их нервничающих родителей, взволнованно топтавшихся на игровой площадке. Мы собирались пройти через ворота и присоединиться к ним, но тут я заметил, что шнурок на одном из новых черных кожаных ботинок Пэта развязался.
— Дай-ка я завяжу тебе шнурок, Пэт, — сказал я, опускаясь на колено и осознавая, что первый раз в жизни он не надел кроссовки с липучками.
Мимо нас вразвалочку, под руку прошествовали два мальчика постарше. Они недоброжелательно оглядели нас. Пэт застенчиво улыбнулся им.
— Даже шнурки завязывать не умеет! — презрительно фыркнул один из них.
— Зато я умею узнавать время по часам, — сказал Пэт.
Они зашлись от хохота, поддерживая друг друга, чтобы не упасть, и удалились неверной походкой, на разные лады передразнивая Пэта.
— Но я же умею узнавать время, правда? — обратился ко мне за помощью Пэт, думая, что они усомнились в правдивости его слов. Его глаза часто мигали, и он серьезно подумывал, не разреветься ли.
Ты прекрасно умеешь узнавать время, — ответил я, не в силах поверить, что действительно собираюсь отпустить сына в этот паршивый современный мир, переполненный цинизмом и злобой.
Мы пришли на игровую площадку.
Со многими детьми, первый раз идущими в школу, были сразу двое родителей. Но я был не единственным родителем-одиночкой. И даже не единственным отцом-одиночкой.