В публике раздался смех, но этот смех стал нервным, когда Эймон легко спустился с маленькой сцены и подошел к зрителям поближе.
— То есть я не говорю, что килкарнийские девушки глупы, — непринужденно продолжал он. — Но вы спросите: почему девушки из Килкарни всегда моют голову в кухонной раковине? Ну, им ведь хорошо известно, где следует ополаскивать репу. И огородную, и свою.
Смех стал громче. Никто из публики в студии — обычного сборища скучающих и любопытных, забежавших на пару часиков бесплатного веселья, — никогда раньше не видел этого Эймона Фиша. Но теперь они почувствовали, что он забавный, в общем, беззлобный парень.
На самом деле я все это придумываю, — сказал он, возвращаясь к сцене. — Это все чепуха. Удевушек из Килкарни лучшие экзаменационные, оценки в Западной Европе. У среднестатистической килкарнийской девушки больше пятерок, чем татуировок у среднестатистического англичанина. Неправда, что килкарнийская девушка похожа на комара тем, что для того, чтобы она перестала сосать, по ней нужно основательно хлопнуть. Неправда, что девушка из Килкарни похожа на бутылку: до горлышка еще какое-то содержание наблюдается, а выше уже ничего нет. Все это неправда.
Эймон вздохнул, пригладил густую копну черных волос и присел на край сцены.
— Правда в том, что даже в наш век политической корректности, когда все читают «Гардиан» и самозабвенно пережевывают и сосут мюсли, нам нужен объект для ненависти и насмешек. Раньше это были толстый ирландец и теща-пила. Теперь это блондинки. Девушки из Эссекса. Килкарнийские девушки.
Он потряс головой, словно пытался справиться с наваливающейся на него сонливостью.
— А ведь в глубине души все мы понимаем, что географическое местонахождение и цвет волос, черт побери, не имеют ни малейшего отношения к интеллекту и морали. Так почему же нам всегда нужна группа людей, над которой можно глумиться? Какую именно потребность наших нежных душ это удовлетворяет? Когда мы смеемся над блондинкой из Эссекса, что забавного мы в этом находим?
Это был только пилотный выпуск шоу, но я уже мог предсказать, что у Эймона все получится. Вынув застывший воск из ушей, он преодолел барьер страха и теперь учился быть самим собой перед пятью камерами. У Фиша все было в порядке. Сейчас меня больше беспокоила публика в студии.
Они все пришли сюда, чтобы им пощекотали пяточки, а вместо этого их вынуждали отстаивать свои предубеждения. Они чувствовали, что их надули. С шоу Эймона всегда будет такая проблема. И я решил, что надо помочь публике расслабиться.
На первой итоговой встрече после пилотного выпуска я предложил помощнику продюсера, чтобы в следующий раз он открыл несколько бутылок и банок с пивом и раздал публике перед началом съемки. Все посмотрели на меня так, как будто я гений.
Вот что мне нравится в телевидении. Ты советуешь открыть несколько банок светлого пива, а все относятся к тебе так, как будто ты только что расписал Сикстинскую Капеллу.
— Значит, эта работа лучше, чем прошлая, но платят тебе меньше, — подвел итог мой отец. — Как же это так?
— Я ведь работаю не всю неделю, — снова объяснил я.
Сначала мы все вчетвером гоняли мяч в их садике, но Пэт вскоре удалился в заросли со своим световым мечом и мечтами о победе над межгалактическим злом. Поэтому мы с родителями перекидывали пластиковый мячик друг другу, греясь в лучах уже осеннего солнца.
Холодало, но никому из нас не хотелось возвращаться в дом. Стоял конец сентября. Да и сам год тоже подходил к концу. Не много еще будет таких солнечных воскресных дней, как этот.
— Если ты им действительно нужен, они должны хорошенько тряхнуть кошельком, — заявил папа, великий международный бизнесмен, отдавая пас своей жене. — В телекомпаниях крутятся такие деньги!
— Только не в тех, где работает Гарри, — возразила мама, думая, что так поддержит меня, и прижала мячик подошвой домашнего тапочка.
— Я прихожу на пару рабочих встреч и нахожусь в студии, когда записывают шоу, — пояснил я. — Вот и все. Я не весь день на работе, да и не каждый день. Я не отдаю им всю свою жизнь. Я просто прихожу два раза в неделю и веду себя как большая шишка: командую всеми и поставляю гениальные идеи. А потом ухожу домой.
— Домой к Пэту, — уточнила мама, перекидывая мячик мне. — К твоему внуку.
— Я знаю, кто мой внук, — раздраженно ответил отец.
— Некоторые работают исполнительными продюсерами сразу нескольких шоу, — продолжал я. — А я буду заниматься только этим одним. Я все рассчитал. Дохода меньше, чем раньше, но нам этого хватит.
— Так он сможет платить по счетам, но будет дома, когда Пэт приходит из школы, — констатировала мама.
Но отца это не убедило.
Ему хотелось, чтобы у меня было все, что может предложить жизнь: карьера и дети, семья и зарплата, счастливый домашний очаг и толстая чековая книжка. Он хотел, чтобы у меня все это было. Но такое никому не удается.
— Бобби Чарлтон, — произнес отец, замахиваясь ногой на пластиковый мячик. Мяч отлетел в розовые кусты. — Вот неудача! — огорчился он. — Пойду достану.
Мы с мамой смотрели, как папа отправился за мячом в другой конец садика. Он воспользовался случаем, чтобы обнять внука и спросить его, что он делает. Пэт, захлебываясь, начал объяснять, повернувшись своим гладким личиком к дедушке, а тот улыбнулся ему с бесконечной нежностью.
— Что с отцом? — спросил я у мамы. — С ним случилось что-то странное в парке несколько дней назад.
— Задыхался, да? — спросила она, не отрывая от него глаз. И нисколько не удивившись.
— Да, — ответил я. — Задыхался.
— Я уговариваю его сходить к врачу, — пожаловалась мама. — Или к шарлатану, как он его называет.
Мы улыбнулись друг другу в подступающей темноте.
— Должно быть, он последний человек в мире, называющий врачей шарлатанами.
— «Не пойду я ни к каким шарлатанам, — передразнила его мама. Ей очень хорошо удалось передать всю вздорную самоуверенность, на которую был способен мой отец. — Не хочу, чтобы какой- нибудь эскулап с важным видом возился со мной».
Мы громко рассмеялись: нам нравилось это его старомодное недоверие ко всем, кто обладал хоть какой-нибудь властью, начиная с инспектора дорожного движения и кончая самыми уважаемыми представителями медицинской профессии, и мы оба утешали себя тем, что отец точно такой же, каким был всегда, хотя и боялись, что это уже не так.
Он вернулся из дальнего конца сада с мячом и внуком и спросил нас, над чем мы так весело смеемся.
— Над тобой, — сказала мама, взяв его под руку, и все мы отправились в дом.
Мне не нужно было ничего особенного. Все, чего я хотел, — иметь еще один шанс. Еще один шанс прожить цельную жизнь, без переломов и зазубренных краев. Еще одну попытку найти свое счастье.
Мне не было важно, сколько еще времени ждать, пока Джина вернется из Токио. Я был счастлив вдвоем с Пэтом. И я не стремился к блестящей карьере. Все, что мне нужно было от работы, — возможность заплатить за квартиру.
Но я не был готов состариться и охладеть, возненавидеть женщин и весь мир из-за того, что произошло со мной. Я не хотел становиться лысым, толстым и сорокалетним, доводить своего сына-подростка до слез, перечисляя все то, чем я ради него пожертвовал. Мне хотелось еще немножко пожить. Мне нужен был еще один шанс исправить все это. Мне казалось, что я требую немногого. Всего лишь еще один шанс.
На следующий день к нам домой заехал отец Джины со своей дочкой Салли — той самой мрачной девочкой-подростком, которая лежала на диване, когда я забирал от них Пэта, — одной из многих детей, коих Гленн породил и забросил, перекочевав на более сексуально-привлекательные пастбища. И мне пришло в голову, что наш паршивый современный мир стал таковым именно по вине людей, которым всегда требовалось предоставить еще один шанс.