Она тряхнула головой и принужденно рассмеялась. Но было ясно, что ей совсем не смешно.
— Если тебе действительно интересно, я считаю, что в нашем мире более чем достаточно насилия, и такие игрушки не увеличат его количество. Понятно? Он хотел пушку, он ее и получил.
— Я не собираюсь отказываться от него, Джина.
— Это решает суд.
— Я изменил всю свою жизнь, чтобы ухаживать за сыном. Я работаю на полставки. Я научился делать все по дому — все то, о чем раньше никогда не задумывался: кормить его, одевать, укладывать спать, отвечать на бесчисленные вопросы, сидеть рядом, когда он грустит или чем-то напуган.
— Все то, что я четыре года делала практически в одиночку.
— Именно это я и хочу сказать. Я научился заботиться о нашем ребенке так же, как ты заботилась о нем. А теперь ты возвращаешься и говоришь мне, что все это кончено.
— Ты неплохо поработал за последние несколько месяцев, Гарри. Но что ты теперь за это хочешь? Получить медаль?
— Мне не нужна медаль. Я не делал ничего сверх того, что должен был делать. Я знаю, что в этом нет ничего особенного. Но ты ждешь от меня слишком многого, Джина. Я научился быть для Пэта настоящим отцом, мне пришлось этому научиться. Теперь же ты хочешь, чтобы я вел себя так, как будто ничего этого не было. А я не могу. Как я могу это сделать? Расскажи мне.
— Что-то не так? — спросил Ричард, вылезая из «Ауди».
Значит, ноги у него все-таки имеются.
— Иди обратно в машину, Ричард, — сказала Джина.
— Да, действительно, иди-ка ты обратно в машину, Ричард, — поддержал ее я.
Он сел в машину, часто мигая глазами за стеклами очков.
— Ты должна решить, чего ты действительно хочешь, Джина. Чего хотите вы оба.
— О чем ты говоришь?!
— Я полностью за то, чтобы мужчины брали на себя ответственность за детей. Я за то, чтобы мужчины участвовали в воспитании своих наследников. Но то, чего вы требуете, невозможно. Нельзя ждать от нас, чтобы мы принимали в детях родительское участие, а потом просто уходили, едва вы, женщины, этого захотите, как будто ребенок — ваша собственность. Помни об этом, когда в следующий раз будешь встречаться со своим адвокатом.
— Ты тоже помни кое о чем, Гарри.
— О чем?
— Я тоже люблю сына.
Пэт сидел на полу у себя в комнате, вывалив игрушки из коробки на ковер.
— Хорошо провел время, милый? Ты хорошо провел время с мамочкой и Ричардом?
Я понимал, что мои слева до смешного жизнерадостны, как у ведущего телеигры, когда на кону очень большая ставка, но я решил, что Пэта ни в коем случае не должны расстраивать все эти новые отношения. Я не хотел, чтобы он считал предательством каждую встречу с матерью и Ричардом. Но одновременно мне не хотелось, чтобы ему слишком уж нравилось проводить время с ними.
— Все было нормально, — неопределенно сказал он. — Ричард и мамочка немножко поссорились.
Чудесные новости.
— Из-за чего, милый?
— Я капнул мороженым на сиденье его дурацкой машины. А он сказал, чтобы я больше не ел мороженое в машине.
— Но тебе нравится Ричард?
— Он нормальный.
Я почувствовал прилив симпатии к этому человеку, с которым никогда не общался. Не слишком сильный прилив, совсем небольшой, но все- таки это была симпатия. Роль, которую он для себя выбрал, было невозможно сыграть. Если бы он попытался стать Пэту отцом, у него ничего не получилось бы. А если бы решил стать просто другом, это тоже закончилось бы провалом. Но, по крайней мере, у Ричарда оставался выбор.
А Пэта кто-нибудь спрашивал, хочет ли он есть мороженое на заднем сиденье этой серебристой «Ауди»?
Сид работала в одном из красиво оформленных азиатских ресторанчиков, которые открывались по всему городу. Там, где продают тайские рыбные бургеры, японскую лапшу и холодные вьетнамские закуски-роллзы, точно целый континент превратился в одну большую кухню для Запада. Зал был светлым и ярким, повсюду полированное дерево и сверкающий хром, как в художественной галерее или в кабинете стоматолога.
С улицы я смотрел, как Сид ставит две дымящиеся тарелки с чем-то похожим на малайзийских гигантских креветок в соусе карри перед двумя молоденькими женщинами.
Как и на всех здешних официантках, на ней были белый накрахмаленный фартук, черные брюки и белая рубашка. Волосы были подстрижены короче, чем раньше, почти как у мальчишки: она переметнулась от стиля Ф. Скотта Фицджеральда к битловской стрижке всего за один визит к парикмахеру. Я знал, что когда женщина отрезает волосы, это означает что-то важное, но забыл, что именно.
Сид направилась в глубину ресторана, по дороге сказав молоденькому черному парню за стойкой бара что-то забавное. Он рассмеялся, а она исчезла в кухне. Я занял место за столиком возле входа и принялся ждать, когда она снова появится.
Был четвертый час, и ресторанчик почти пустовал. Кроме меня и двух женщин, которые ели креветок, была еще троица упитанных бизнесменов, перед которыми стояли пустые бутылки легкого сухого вина. Молодая официантка положила меню на мой столик, и в тот же момент Сид вышла из дверей кухни.
Она держала на ладони на уровне головы поднос с тремя бутылками японского пива. Сид поставила их перед пьяными бизнесменами в костюмах, не заметив меня, не обращая внимания на многозначительные взгляды раскрасневшихся мужчин, — ей ни до кого из присутствующих сейчас не было дела.
— Когда ты заканчиваешь? — поинтересовался один из них.
— Вы только это хотели спросить? — ответила она, отвернувшись, и в этот момент наконец-то увидела меня.
— Что угодно?
— Как насчет того, чтобы провести остаток жизни вместе?
— Этого нет в меню. Как насчет лапши?
— Хорошо. У вас есть толстая лапша?
— Удон? Конечно. Мы подаем лапшу удои в бульоне с креветками, рыбой, грибами и всякой другой вкуснятиной.
— На самом деле я не так уж голоден. Но какое совпадение, а? Так вот друг на друга наткнуться!
— Да уж, Гарри. Как ты узнал, что я здесь работаю?
— Я не узнавал. Это сорок второй ресторан, где я побывал за последние несколько дней.
— Ты просто сумасшедший!
— Да, я схожу по тебе с ума.
— Просто сумасшедший. Как твой отец?
— Похороны завтра.
— Боже, мне так жаль! У Пэта все в порядке?
Я набрал воздуха в грудь:
— Они были очень близки, ты же знаешь. Для него это огромная потеря. Но он как-то справляется с этим. Мама тоже. Я жду не дождусь, когда похороны наконец пройдут.
— После похорон бывает труднее всего. Потому что все расходятся по домам, и жизнь продолжается. Для всех, кроме тебя. Я могу чем-то помочь?
— Да.
— Чем?
— Разреши мне проводить тебя домой.
— Перестань преследовать меня, — попросила Сид, когда мы шли по тихим переулочкам Ноттинг- Хилла. — Это должно прекратиться.
— Мне нравится твоя прическа.
Она ухватилась рукой за челку.
— Ничего хорошего тут нет. Причем это касается и тебя, и меня, — нахмурилась она.
— Ну, не знаю. Выглядит совсем не так уж плохо.
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
— Я хочу, чтобы мы стали одной семьей.
— Мне казалось, что тебе не нравятся такие семьи, собранные из осколков других разбитых семей. Я думала, тебе нравится жизнь без осложнений.
— Я не хочу жизни без осложнений. Я хочу жить с тобой. И с Пегги. И с Пэтом. И, может быть, с нашим собственным ребенком.
— Ты хочешь, чтобы у тебя была такая семья? Чтобы мой ребенок и твой ребенок дрались с нашим общим ребенком? Ты возненавидишь все на свете, Гарри. Тебя хватит на… ну, я даже не знаю, на сколько тебя хватит.
— Я никогда не возненавижу свою жизнь, если буду с тобой. Послушай, у моего отца на руке была татуировка, ее сделали, когда он был морским пехотинцем. Там было написано: «Вместе мы победим». И вот это я чувствую, когда думаю о нас.
— Ты хочешь сделать татуировку?
— Нет.
— Ты идешь в армию?
— Я хочу сказать, что если мы будем вместе, то все пойдет нормально. Я не знаю, какой семьей мы станем, потому что раньше таких семей никогда не встречал. Но я знаю, что это будет лучше, чем любая другая семья, которую мы бы завели поодиночке. Просто подумай об этом, ладно?