Уже дымилось в казанах мясо, уже пенился и раздувался от гордости, что его будут пить, кумыс в бурдюках, а пиршество все еще не начиналось. Не начиналось оно потому, что среди пирующих не было людей шести киргизских родов. Манас ждал их, ибо то были роды, возглавляемые мятежными ханами. Наконец показались тонкие столбы пыли, показались всадники на конях шести мастей. Когда эти люди приблизились к пирующим, старейший из них спешился, поклонился Манасу и сказал:
— Наши ханы замыслили против тебя зло. Мы убили их. Вот почему мы опоздали на твой зов, хан Манас Великодушный!
Слова старейшины были встречены с одобрением. Манас посадил его на почетное место, и, когда уселись все вновь прибывшие, он сказал:
— Начнем дело пира. К нам прибыл гость, великий богатырь Алмамбет. Он знает наш язык. Если бы не он, то я был бы, может быть, сейчас мертв, ибо расстроил Алмамбет злые козни предателей. Любите его, как брата.
Послышались слова благопожелания Алмамбету, началось пиршество, люди стали наслаждаться вкусом мяса и крепостью кумыса, а Манас обратился к Алмамбету с такими словами:
— Поведай, богатырь, мне и моему народу повесть своей жизни.
И Алмамбет начал рассказ, и люди слушали его затаив дыхание, слушали даже Кокчо и Акыдай, ибо Алмамбет рассказал им свою повесть в коротких словах, а теперь он говорил пространно. Рассказал он о своем отце Азиз-хане, о матери своей Алтынай, о киргизе Маджике, своем наставнике. Рассказал Алмамбет о школе Главного Чародея, о своем ханстве Таш-Копре, прозванном Цветущим, о дочери хана ханов, Бурулче. Рассказал Алмамбет о том, как возглавил он восстание рабов, как вынужден был бежать из Китая. И когда он рассказывал, плакали, жалея убиенных его родителей, не только старухи, но и старики, не только девушки, но и джигиты.
Когда же Алмамбет рассказал о том, как стал он названым братом Кокчо и как его оклеветали, тогда Кокчо заерзал на своем месте, а Каныкей покраснела, так как речь ведь шла о ней…
Обо всем рассказывал Алмамбет, но утаил он все же слова предсказания древней книги, ибо они предвещали гибель Манасу. И когда он кончил, Манас промолвил, не стыдясь слез, выступивших на его соколиных глазах:
— Алмамбет! Куда бы ты ни поехал, всюду будешь ты одинок. Нельзя так жить богатырю. Стань сыном моего народа, стань моим братом!
Манас обнял Алмамбета и, держа его в объятиях, подвел его к своей престарелой матери Чиирде. Чиирда прижала Манаса к правой груди, Алмамбета — к левой груди и сказала:
— Вот вы вкусили молока от одной матери, теперь вы братья.
Манас подарил своему названому брату великое количество скота, и Алмамбет стал жить в довольстве, не зная горя, ибо Манас приблизил его к себе, открыл ему свое сердце, сделал его своим наперсником. Ни одного дела не решал Манас, не выслушав совета названого брата, и китайский богатырь сделался для Манаса дороже собственной души.
Видя это, богатыри стали завидовать Алмамбету, и никто, кроме Кокчо и Безродного Урбю, не дружил с ним. Обижались богатыри:
— Манас предпочел нам пришлого китайца, может быть притворяющегося нашим другом, может быть подосланного Конурбаем!
И так как сильна была еще ненависть киргизов к алчному сорокаханному дому Чингиза, то нередко богатыри во время охоты, или игр, или пира, будучи во хмелю, обзывали Алмамбета и веропоганым, и собакоедом, и другими словами. А Алмамбет, затаив горечь в душе, думал:
«Вот он, жребий странника! В Китае бранили меня, называя Проколотым Ухом и киргизом, здесь бранят меня, называя веропоганым, китайцем-собакоедом! Лучше бы я погиб в схватке с Конурбаем или в блужданиях по вселенной, чем выслушивать оскорбления от людей, милых моему сердцу!»
Никто не знал этих дум Алмамбета, даже названый его брат Манас, даже друзья его Урбю и Кокчо, даже мудрейшие из мудрых Кошой и Бакай. Алмамбет глубоко затаил в душе свою горечь. Но того, что скрывал он от всех, не скрыл он от Каныкей, ибо она была умна и прозорлива.