Три бремени отягощали бедную Каныкей. Она тосковала по Манасу, и тоска была ее ужасным бременем. Она управляла народом, и ханская власть была ее тяжелым бременем. Она готовилась стать матерью, и это ожидание было ее сладким бременем.
Два месяца исполнилось ребенку в ее чреве, когда киргизы начали великий поход. С тех пор прошла половина года. Каныкей ждала возвращения войска. Прощальные слова Алмамбета: «Ждите нас, госпожа моя, через шесть месяцев», — звенели у нее в душе. Каныкей мучилась оттого, что не знала, какова судьба родного войска, и оттого, что нет Манаса и он, быть может, не услышит первого крика своего ребенка.
Прошла половина года, и еще неделя, и вторая, и третья, а войско все не возвращалось.
В одно из утр Каныкей, взглянув в зеркало, увидела, что ее высокое чело изрезано морщинами. «Вот и прошла моя молодость», — подумала Каныкей и стала читать по морщинам свою судьбу. Оттого ли, что морщины открыли ей грядущее горе, или оттого, что дитя в ее чреве жаждало появиться на свет, в глазах у Каныкей потемнело. Но она быстро пришла в себя, позвала Чиирду, престарелую мать своего мужа, и сорок подруг и сказала им:
— Не отходите от меня. Кажется, наступило мое время.
Чиирда, помолодевшая от счастья, вбежала в юрту Джакыпа и крикнула:
— Глаз нашего светлого источника, умница Каныкей, собирается подарить нам внука! Пусть старейшины готовятся к пиру, ибо началось великое дело: Каныкей становится матерью народа.
Эти слова Чиирды полетели от юрты к юрте, и когда они достигли юрты Каныкей, то оказалось, что там уже столпились женщины в ожидании первого крика нового человека. На всех устах было два слова: «мать народа», ибо так киргизы отныне стали называть умницу Каныкей.
Многие из подруг Каныкей давно уже были матерями. Акыдай, жена казаха Кокчо, родила даже близнецов, и мать счастливого Кокчо хвасталась:
— В моем доме золотое яичко с двойным желтком!
Только юрту Манаса не веселил еще крик ребенка, и это огорчало киргизского льва. Часто думал он:
«Кто же станет наследником моих дел, кто пойдет по моим следам, кто не даст распасться моему народу? Я создал камень из песчинок, народ — из разных родов. Неужели этот камень снова превратится в песок, неужели не будет у меня сына, главы народа?»
Так думал Манас, но так не говорил, не желая обидеть Каныкей.
Жена его давно разгадала эти мысли, и сердце ее было напоено печалью. Теперь она должна была исполнить долг матери народа, и народ ждал, что скажут ему повитухи.
В большой восьмистворчатой юрте Каныкей было тихо. Каныкей не стонала, ибо она была женой вождя. И вдруг поздней ночью, когда все спали, раздался крик. То не был крик ужаса, или боли, или призыва о помощи, то был крик удивления и счастья. Так могло кричать только человеческое существо, впервые появившееся на свет и не знающее, что такое горе.
Старому Джакыпу приснилась пора его юности, алтайские дикие пастбища, осенние перекочевки, когда его разбудила Чиирда. В руках ее было нечто похожее на куклу.
— Вставай! — крикнула Чиирда. — Вот тебе подарок от Каныкей!
Джакып взял ребенка в свои руки. Это был мальчик, и он заплакал, ибо руки деда были неумелыми. Тогда заплакал и Джакып, и оба, старик и младенец, рыдали от счастья жизни.
Чиирда взяла мальчика назад, склонилась перед Джакыпом, прося его благословить дитя Манаса. Джакып протянул руки над мальчиком и благословил его так:
— Да будешь ты соколом среди крылатых, крылатым среди скакунов, чинарой среди деревьев, исполином среди людей! Да будешь ты крепостью народа, его надеждой и упованием! Твои крылья дадут народу могущество, твои ветви — прохладу и благоденствие, твоя сила — покой и приют. Да будешь ты нашим знаменем, вывешенным на копье! Да будет твое счастливое имя — Семетей!
Утром все уже знали, что у Манаса родился сын, которого благословил Джакып, назвав Семетеем. Обрадованные старики решили устроить небывалый пир, чтобы длился он от весны до весны, но Джакып сказал им: