Леви с машиной в утробе этого дракона, в грузовом трюме. Закрывает машину и шагает к стойке, где ему вручают «ключ» от каюты.
Стоя на нужной палубе, Леви открыл бумажным карточкой-ключом дверь. Вошёл внутрь. Два нижних места уже заняты более проворными сопассажирами. Ну что ж, наверху иметь место тоже неплохо. Устроился. Сопассажиры совсем неразговорчивы — один немец по имени Томас Шулер, учится, зачем-то, в Англии, а другой — неизвестно кто и откуда — так и не проронил ни слова за всю эту морскую поездку.
Волосы головы «другого» и хвостик его бороды были выкрашены в белый цвет, лицо украшено серёжками и пирсингами, он всё время спал, пока Леви бодрствовал, а о своём присутствии сообщал лишь исходившей от него вонью, декларировавшей любовь к алкоголю и табаку. Покинув этот маленький колоритный коллектив, Леви вышел из каюты и спустился на нижнюю палубу в просторный зал. Игровые автоматы шеренгами, как солдаты на параде, выстроились по обеим сторонам этого зала. Стояли ещё и другие закрытые чехлами, готовясь обстрелять и победить кого угодно, кто осмелится к ним подойти, пушки-столики-рулетки. Пароход-казино — справедливо заключил Леви и пошёл дальше, разглядывая и изучая внутренности и достопримечательности «Роттердамской гордости». Чем дальше он двигался, тем меньше его окружало что-либо заслуживающее внимания: многочисленные столы, прогнутые под тяжестью разнокалиберных бутылок, полупьяные вальяжные лица, полулежащие на бордовых плюшевых диванах. В конце зала находились судовые магазины, забитые своеобразным оружием массового поражения и предметами скоротечных порочных удовольствий: табачной и алкогольной продукцией, стопками журналов с голозадыми белозубыми красавицами на их обложках.
— Суета сует и погоня за ветром, — подумал Леви, — ветром в голове и в кошельке.
Он подошёл к большущему овальному окну иллюминатора. Бездонная темень молча глядела на него в ответ. Не видно и не слышно волн, не видно и не слышно звёзд и луны. Такова обычно ночь Северного моря. Леви постоял ещё мгновение перед этой пустой молчаливой великанской глазницей.
Постоял, шепча губами свои незатейливые просьбы — мольбы о благополучной поездке, о благословении, о добром отъезде и возвращении. Прошептал, сказал «Амень» и пошёл к себе на покой, в свою, на эту ночь, каюту 10218, железный замок которой открывался бумажным ключом.
На верхней левиной койке была табличка: «Пользуйтесь лестницей».
Леви понадеялся на свой рост и «спортивность», полез, но не сумел с первого раза одолеть подъёма, спрыгнул обратно на пол, а потом, со второго раза, всё же одолев, перекатился на спину и облегчённо вздохнул:
— Ну вот, день иссяк.
В другой ситуации непросто было бы заснуть в такой сплошной железной коробке, неряшливо выкрашенной в больнично-белый цвет, подобный настоящему архаичному сейфу, но усталость дня, впечатления, семейные перипетии, переезды, так властно надавили на веки, что он почти сразу погрузился в глубокий морской сон, подобный последнему виду из иллюминатора — чёрному, непроглядному мессиву моря и неба, зловеще беззубому и безмолвному, и заснул. До завтра.
Серёжа Кундер
— Тебе Сережа Кундер звонил.
— Да, мама. Давно о нём ничего не было слышно. А чего он хотел?
— Рассказал, что его выписали из психиатрической больницы, где он находился на обследовании и лечении. Там ему поставили диагноз «Шизофрения», и «выдали» вторую группу инвалидности.
Теперь вот ему не надо будет работать, как он и мечтал когда-то в детстве, печально подумал Леви.
— Что он хотел, мама?
— Ничего. Просто интересовался, где ты и, как у тебя дела.
— Надо зайти к нему.
— А надо ли?
Мама всегда берегла Леви от неблагожелательных, как ей казалось, знакомств. Совершенно справедливо. Но от всех сберечь всё же не сумела. Из всего класса той злополучной школы номер двести шестьдесят восемь, Сережа был, наверное, самым лучшим кандидатом в приятели, но и то только на фоне учеников этой школы. Он не хотел учиться и заниматься каким-нибудь трудом. В трёхкомнатной квартире вместе с ним жили бабушка, мать и брат. Брат долго маялся в поисках работы, но потом всё-таки пристроился инкассатором на Железной дороге. Женился, родил девочку и умер, в раннем для этой распространённой болезни желудка, возрасте. Серёжа остался один с матерью и бабушкой. С чёрного рынка он приносил редкие пластинки, ставил их на свой патефон, и на полной громкости с открытым окном слушал днями напролёт «космическую музыку» разных зарубежных исполнителей. Леви изредка заходил к нему, звал пройтись по городу: