— Ну что, поскакали уши мыть? — спросила она.
И мы поскакали.
Я, вообще-то, в принципе, ну, и сам бы мог. Только ногу трудно вверх держать: одной рукой плохо получается, а если двумя, то нечем хвататься за спинки кроватей, и я падаю всё время. А мне падать нельзя, конечно. Ещё чего-нибудь если и не сломается, то так просто заболит… Тогда — прощай, выписка!
К тому же, её, ногу эту дурацкую, не просто прямо держать надо, а в сторону, чтобы важный какой-то там сосуд не пережимать…
Потом, когда я уже в коляске устроился и ногу на подставку положил, я всё-таки подумал, что завтра обязательно попробую сам пойти умываться. А то как маленький! Дело-то проще простого — надо всего-то встать пораньше, пока дежурная сестра со своими градусниками ещё не пришла, и быстренько поскакать! Обязательно. Завтра.
Пока я так думал, в палату тётя Маша приехала с завтраковой тележкой. Обычно я обеды-завтраки слышу ещё от кухни: а чего там не услышать, если тридцать тарелок, да ещё стаканов, да ложек-вилок всяких катится в железной тележке!
Лёва Зинченко, он в седьмой с Пашкой и Толиком лежит, каждый раз шутит, что это «моя лягушонка в коробчонке едет». Там, конечно, никакая не лягушонка, там борщ едет и картошка с мясом. Или рассольник и котлеты с макаронами. Или вермишелевый суп и курица с рисом. Или… Это если обед. А вот если завтрак…
— Ну что, орлы, — тётя Маша достает две тарелки и открывает крышку кастрюли. — Кому молошной грешневой кашки?
Тут у меня, наверное, случайно такое лицо сделалось, что тётя Маша даже перестала размахивать половником.
— Эх, Коля, Коля, Никола-ай! — протянула она. — И ведь какая фамилия у тебя хорошая, а кушаешь ты как совсем своей фамилии не родной!
— Может, он Колбаскин-Яичницев? — хихикнул из своего угла Валя Дубец.
Он такой… ну, странный немножко. Может вот так сам с собой хихикнуть, а потом целый день молчать. И не рисует, не занимается, не играет ни с кем. Лежит и только иногда в свою толстую такую тетрадь — девяносто шесть листов на пружинках! — чего-то пишет.
Ну, и я отвечать на глупые шутки не стал. Ещё чего!
— Тё-отя Ма-аша, — сказал я. — Можно, я два яйца возьму, хлеб с маслом и чай, а? Ну, я ж всё равно кашу эту только по тарелке размажу… ну, вам же только больше мыть, а?
— Два яйца! — тётя Маша ворчала, но кашу положила только в Валину тарелку. — Откуда ж я тебе два яйца возьму, шустрому такому? Снесу, што ли?
Тётя Маша, в принципе, не вредная, с ней можно договориться. Если не нахальничать, конечно. Нахалов она не любит. Вот я мог бы ещё, кроме второго яйца, ещё второй хлеб с маслом спросить. Но только тётя Маша всё равно не даст. Говорит, что я и так толстый. Ничего я не толстый, конечно. Так… не шкелетик. Но взрослых не переубедишь.
А так, вообще, тётя Маша — ничего себе. Не то что баба Зина — та просто шлёпнет кашу на тарелку, а тарелку на тумбочку. И всё, попробуй вякни тут!
Катя Васильевна с ней постоянно ругается; Лина Петровна говорит «старая гвардия»; а Андрей Юрьич только вздыхает, когда про неё говорят, я сам у ординаторской подслушал. Ну, случайно услышал.
А про тётю Машу никто ничего такого не говорит и не вздыхает. Понимать надо.
— Так со вчера ещё три человека выписались, — сказал я, пытаясь привстать в кресле и посмотреть, сколько она там яиц достаёт. — А завтраки же на них уже заказаны! Мёртвые души!
— Мёртвые души! — продолжала ворчать тётя Маша, но это так, просто так, потому что уже ставила на тумбочку тарелку с хлебом с маслом и двумя — хо-хо! — двумя яйцами, ну и чай, конечно. — Понимал бы ты, Кашкин, чего!
А я чего? Я всё, что нужно, понимаю!
Этот день колонисты начали с великолепных свежих яиц, запитых несколькими глотками превосходного освежающего чая.
Глава третья
«Они пищат!»
После завтрака, в принципе, предполагается для нас, пациентов, лежать в кроватях или, ну там, рядом на стульях сидеть и ждать обхода врача. Самый скучный час за весь день, точно! Ну, не считая тихого часа, особенно когда дежурная сестра в плохом настроении и разгоняет гуляющих в коридоре по палатам.
Но это в обычный день, а сегодня суббота, так что из всех врачей отделения только один дежурит, а ему всё равно, в какой палате он нас найдёт. Главное — за территорию отделения не уходить пока. Ну, я и не собирался.
Я в седьмую палату собирался, к Пашке с Толиком. Остров же надо было рисовать наконец!