Но ошиблась. Никакие лакомства и угощения не могли сравниться с вкусом его губ. Даже лучшие запахи, которые ей приходилось встречать в жизни, не шли ни в какое сравнение с ароматом возбуждения.
Вкус и запах желания, расцветшая яркими оттенками темнота в глазах. Неописуемая нежность сильного мужчины, утонченные ласки прирученного дикого зверя.
Маша то становилась робкой, то смелела так, что сама не узнавала себя. Чувства и ощущения обострились до предела, и она с закрытыми глазами могла безошибочно определить, что происходит вокруг. Что отражается в его глазах. И показалось, что прежде она не воспринимала ароматов, не могла осязать, не ощущала неповторимых оттенков вкуса на языке. А теперь все одновременно наполнило ее жизнь. И этого было слишком много. До краев. Оно несло озарение и ослепляло. Восхищало и страшило. И было мало. Мало… Мало…
Неужели с момента их знакомства прошло лишь чуть больше суток? Нет — целая вечность. Маша всегда знала о нем. И всегда любила. И помнила, как просыпалась в ожидании, вспоминая свои сладкие сны, на ощупь, в темноте ища того, кого не было рядом.
Она не знала слов, которые оказались бы сейчас уместны. Но эти слова были известны рукам и телу, вмиг лишившемуся всех своих секретов. Глазам, отразившим его страсть. Губам, повторившим каждый изгиб.
А до утра еще далеко. И не важно, каким оно будет, потому что эта ночь станет откровением для двоих. И они оба запомнят каждое мгновенье сбывшейся мечты, представить которую было нереально. Запомнят для новых дней, какими бы они не оказались. И даже если в будущем что-то омрачит их жизнь, все равно, по какой причине, эти мгновения останутся в памяти и послужат целительной и животворящей силой. Врастут в кожу и сделаются частью естества, незабываемые и неповторимые.
Вместо эпилога
Что такое счастье? Если бы Машу спросили об этом, она не раздумывала бы ни мгновенья.
Счастье — это мандарины, но не те, которыми завалены зимой прилавки. Не те, без которых трудно представить себе Новый год. И даже не те, что манят своими яркими оттенками из праздничного блюда.
Нет — совсем другие. Маленькие дольки, очищенные не тобой… Заботливыми руками — для тебя. Просто, чтобы вызвать улыбку. Напомнить о пережитых вдвоем волшебных минутах. Вызвать слезы умиления, стирая их собственными губами.
— Мааашка… — он сцеловывает с ресниц бриллиантовые капельки, а потом возвращается к ее рту — и уже не разобрать, чей это вкус. Но оттого намного приятней.
За окном шуршит снег, как тогда — в их первую ночь. Пушистые хлопья снова танцуют, и этот танец подхватывают крошечные искорки в камине.
Он ей больше не снится, но то, что происходит наяву — желанней любого сна. Ее персональное чудо, пришедшее сквозь время и обстоятельства. Сбывшаяся мечта взрослой девочки.
— Настя уснула?
В ответ на вопрос мужа кивает с улыбкой, вспоминая, как в очередной раз дочка просила ту же самую сказку перед сном.
Он все понимает, угадывает по сияющим глазам то, что Маша пока не успела рассказать.
— Ей не надоедает, правда? Каждый год слышать одно и то же…
— А разве это может надоесть? — закрывает глаза на мгновенье — от счастья, а по телу пробегает сладкая дрожь, в которой смешались и желание, и восторг. — Разве от счастья можно устать?
Снова целует его, и, дождавшись, пока мужчина ляжет рядом, устраивается на плече.
— Мне нравится, что она верит в сказки. И в чудеса.
— Как ее мама, да? — его шепот ласкает кожу на лице. — И мне нравится, родная. Мы с тобой знаем, что чудеса случаются. Пусть и она повстречается с ними.