– Жалко, – равнодушно ответила Людка. – Но больше жалко себя. Как я теперь? Работать неохота, а денег надолго не хватит. Эх, надо было взять кольцо, надо! Такие бабки! – вздохнула она.
– Мародерка. – Наташа отвернулась к стене.
Только бы не заплакать – совсем не хотелось плакать при Людке.
Подруга съехала, и Наташа немного успокоилась – общаться после случившегося было невыносимо, и тут же рванула в деревню. В Москве было жарко, делать было совершенно нечего, сидеть в пустой душной квартире и слушать вопли соседей ей не хотелось.
Уехала рано, а добралась только к вечеру – попала в перерыв на вокзале. Слоняясь по перрону, съела три пирожка, два мороженых и даже вздремнула на скамейке.
Шла через поле и собирала васильки и луговые ромашки. Ах, как пахло полем и землей, хвоей и грибами, как восхитительно пахло свежестью и свободой!
Добрела до дома и плюхнулась на крыльцо, сил не было двинуться.
Выскочили и тетка Марина, и сестра Танька, и даже Ростик обрадовался и обнял ее за шею.
Наташа удивилась, как изменился племянник – всего-то пару недель, а поправился, вытянулся, загорел, наел щеки. Но самое главное – он улыбался и без конца что-то рассказывал.
Тетка Марина собирала ужин, а они с Танькой сидели на крылечке.
Наташа пригляделась к сестре – кажется, что-то поменялось. Черную вдовью повязку Танька сняла. Подкрашенные ресницы – ого, и это в деревне! – тронутые помадой губы. Такого Наташа не помнила. Нарядный, в мелкий цветочек, новый сарафан.
– Откуда? – спросила Наташа.
– Да тетка нашла старый штапель и сшила! А что, симпатично, правда?
– Очень, – подтвердила Наташа. – И вообще, помада тебе к лицу и сарафан! Кажется, ты похудела! И загар тебе идет!
Танька смущенно что-то пробормотала и пошла в избу.
Ужинали оладьями со сметаной, отварной картошкой с молодым чесноком и укропом – еще мелкой, но вкуснее ее нет.
После ужина сразу разбрелись по кроватям – Наташа от усталости после дороги, тетка Марина по деревенской привычке, Ростик, как и положено ребенку. Танька, вымыв посуду, легла в сенях.
Среди ночи Наташа пошла по нужде. Громко, по-мужицки, храпела тетка Марина, тихо постанывал Ростик. А вот сестрицы на месте не было – тоже до ветру? Но в туалете никого не было. Странное дело.
Прошлась вокруг дома, вышла за калитку – звенящая тишина, тишина и пугающая благодать.
Только вот Танька пропала.
С колотящимся сердцем растормошила тетку Марину.
– Чего? – не поняла спросонья она. С тяжелым вздохом свесив отекшие, полные, с крупными, мужскими ступнями ноги, тетка села на кровати. Громко, со смаком зевнула и махнула рукой: – Никуда твоя Танька не пропала. И волки ее не съели. Любовь у нее, поняла? Закрутила с Петькой теть-Настиным! Вот и шляется по ночам. – Тетка снова зычно зевнула. – Ну и пусть шляется. Парень он хоть и чудной, но хороший. Пьет только по праздникам, да и то не по-свински. И работник хороший. Хозяин справный. За матерью, теткой Настасьей, хорошо ходит. Пусть и нашей Таньке чуть-чуть бабского счастья достанется. Что она видела-то? Пьяное мурло своего Валерки? Синяки под глазами? Несчастная баба. Все, я до ветру, раз уж проснулась, а ты, Наташка, спи, досыпай!
Вот так дела! Взволнованной Наташе никак не удавалось уснуть. Вот сестрица дает! Тихоня, а на тебе!! Ну и хорошо, ну и отлично!
Кряхтя и шумно, по-стариковски вздыхая, укладывалась тетка Марина. Притих и посапывал Ростик. За окном занимался белесый, расплывчатый рассвет. Робко распевались птицы. Из полуоткрытого окна веяло свежестью и подсыхающим сеном. И Наташа наконец крепко уснула.
Проснулась от запаха жареной картошки. Как все деревенские, тетка привыкла завтракать обстоятельно.
– Карасей вон Петька принес. – Тетка кивнула на сковородку со шкворчащими мелкими рыбешками. – Хоть и костлявые, а вкуснота!
Проснувшийся Ростик шумно шаркал по залу.
Танька спала, и на ее счастливом, незнакомом, помолодевшем лице застыла легкая, загадочная улыбка.
Такой Наташа ее еще не видела. Танька словно проснулась после долгой, изнурительной и тяжелой спячки – прежде копуха, росомаха, неловкая и бестолковая, полуспящая курица, теперь это была быстрая, ловкая и спорая хозяйка. Она светилась – ожили, расцвели и стали неожиданно ярко-голубыми прежде безжизненные и блеклые, снулые, словно рыбьи, глаза. Не было отекшего, рыхлого, как непропеченное тесто, лица – подбородок заострился, скулы неожиданно прорезались. Закудрявились, обрели золотистый цвет висевшие прежде мертвой паклей бесцветные волосы. Впервые появилась талия, постройнели ноги, неожиданно оказавшиеся полноватыми, но красивыми.